Девушка, не умеющая ненавидеть - Анна Данилова

– Как это?

– А вот так! Открыла глаза, оглянулась, узнала какие-то знакомые строения, здание вокзала… Как она оказалась дома, в родном городе? Как? Она и ко мне-то пришла пешком, потому что при ней не было денег даже на общественный транспорт. Ни копейки. Я так думаю, что деньги первоначально, конечно, были, что те люди, которые доставили ее в Саратов из Москвы, скорее всего, как я предполагала, на машине, вряд ли поскупились бы на какие-то небольшие деньги, которых ей хватило бы на первое время. Ведь что получилось? Она семь лет прожила у Егора, воспитывая его сына Андрея и своего Елисея, а потом Егор перестал, получается, нуждаться в ее услугах.

– Что, жена его воскресла?

– Вот и я Нину тоже тогда спросила. Но она в ответ только развела руками – она ничего не понимала. С одной стороны, она обрадовалась, что наконец-то стала свободной, с другой – она осознала, что потеряла большой кусок своей жизни и, главное, сына! Ее просто выбросили на улицу, как мусор. Как использованную вещь. Думаю, ей сделали укол, чтобы она на время потеряла память, иначе она бы знала, как добралась до Саратова, поездом ли, машиной или самолетом. Но я тогда была склонна предполагать, что все-таки машиной, где она крепко спала после укола.

Лариса, ты не представляешь себе, как мне было ее жаль! Она столько натерпелась, настрадалась, что имела право на другую, счастливую, жизнь.

Я сразу же предложила ей оставаться у меня, прекрасно понимая, что теперь нашим встречам с Гришей уже не бывать. Разве что он снимет нам квартиру для встреч. Да-да, вот такая я эгоистка. С одной стороны, я действительно хотела помочь сестре начать новую жизнь, с другой, думала о себе, о нас с Гришей…

– А эта квартира, она принадлежала только тебе?

– Да, я покупала ее в кредит, и Гриша помог мне расплатиться с ним к тому времени. Так что я предлагала своей сестре жить у меня, ведь родительская квартира была благополучно продана моей матерью, когда та приняла решение перебраться в Холодные Ключи.

– Надеюсь, твоя сестра оценила твою доброту и сердечность?

Уж не знаю почему, но узнавая все больше и больше о Нине, я начала испытывать к ней стойкое неприязненное чувство. Как если бы она была заражена неудачей, словно чумой, и от нее инстинктивно хотелось держаться подальше. И это при том, что она-то как бы и не была виновна в том, что с ней происходило. Она просто была похожа на другую женщину, о судьбе которой ничего не знала. Но что-то подсказывало мне, что ее подозрения о том, что Маргариту Турову убил муж, были верными. Если бы эта женщина просто пропала, исчезла, то Туров, как любой нормальный человек, муж, отец маленького сына, стал бы ее искать и уж точно не привел бы в дом женщину-«близнеца» своей жены. Да и сам способ, каким он заманил к себе Нину, был циничным, что свидетельствовало о том, что он просто негодяй, преступник, для которого жизнь другого человека ничего не значит. Из всего этого напрашивался вывод, что к ее исчезновению, а может, и смерти, приложил руку сам Туров.

И зачем он отправил Нину обратно? Что могло случиться? Ну не воскресла же, на самом деле, его настоящая жена?

– Доброту и сердечность, говоришь? – рот Тамары дернулся, словно в судороге или нечаянной усмешке. – Безусловно!

Вылетали из Внуково, вечерним рейсом. В ожидании посадки мы с Димой выпили коньяку.

– Не люблю зиму, – признался Дима. – Вот сейчас вечер, а на улице словно ночь. И погода хоть и плюсовая, но отвратительная, дождь… Не хочется выходить на улицу. И тем более лететь в Оренбург…

– Дима, хватит ныть. Думаешь, мне охота тащиться в эти Холодные Ключи? Тем более что вряд ли эта поездка поможет мне найти Тамару. Я даже думаю, что ее мать вообще не в курсе, что ее дочка в колонии. А еще говорят, что у женщин сильно развит материнский инстинкт. Не всегда. И никакой связи, о которой столько говорят, которая существует якобы между матерью и ее ребенком, даже во взрослом возрасте, нет. Во всяком случае, наша Осипова напрочь обделена всеми эти драгоценными чувствами.

– А я никак не могу понять, почему охранница, та, которая старшая и которая все эти месяцы кормилась с наших, так сказать, рук, не позвонила мне, не предупредила меня о том, что получен документ на освобождение Тамары, что она вот-вот выйдет. Она разве не понимала, как важно для человека, которого только что освободили, выйти на свободу и увидеть знакомые, родные лица? Я ей звонил вчера, долго звонил, до часу ночи, но она так и не взяла телефон. До чего безответственны могут быть люди!

– А ты уверен, что договорился с ней о том, чтобы она предупредила тебя, когда Тамара получит освобождение?

– Да разве ж об этом надо предупреждать? Она прекрасно понимает, сколько сил и средств потрачено на то, чтобы Тамара получила УДО, так неужели ей, после того, как мы заплатили ей столько бабок, трудно просто набрать мой номер и сказать об этом?

– А зачем, когда теперь дело сделано, Тамара на свободе? Какой ей прок производить вообще какие-то действия, когда с выходом Тамары на свободу денежный поток прекратится?

– Ах, вот так, значит?

– Мы ей больше не интересны, Дима.

Объявили посадку, и мы с моим эмоциональным адвокатом последовали к выходу.

Признаться, окажись я на месте Дмитрия, то наверняка допустил бы такую же ошибку в отношении нашей охранницы, и скорее всего не стал бы проговаривать такую очевидную вещь, как сообщение об освобождении, поскольку это само собой, разумеется. Ведь освобождение заключенного – единственная цель, ради которой и запускается сложный и продажный механизм. Однако мы забываем иногда, с какого рода людьми нам порой приходится иметь дело, и многое судим по себе. Вот в этом-то и состоит наша основная ошибка. Поэтому я, чтобы как-то приободрить Диму, постарался найти нужные слова, чтобы его успокоить. Ведь я и ему платил немалые деньги за его работу, однако всегда считал его человеком в высшей степени порядочным и ответственным. Кроме этого, наше общее дело сделало нас друзьями, а это уже накладывало на нас особые обязательства друг перед другом.

– Да я подумал тут… – сказал он мне, когда мы уже заняли места в салоне самолета. – А вдруг этой, с позволения сказать, даме-охраннице заплатили, чтобы она как раз и не сообщила об освобождении?

– Зачем? Кому это могло понадобиться?

– Тому, кто упек Тамару в тюрьму, вот кому. И кто, с ее слов, сделал все, чтобы разлучить вас. Ты забыл, что тебе рассказала та старая алкоголичка, которая поселилась в квартире Тамары? Она вообще должна была сказать молодому человеку, который пришел к Тамаре, что она умерла! Скажешь, это случайность?

– Возможно, эта старушенция что-то напутала, и ей было сказано, чтобы она вообще всем говорила о том, что бывшая хозяйка квартиры умерла. Ведь никто не знал о наших отношениях. Посуди сам, даже опытный Дворкин до последнего был уверен, что я проживаю в Питере! А уж что говорить о Тамаре, которая точно не знала, кто я и откуда. Даже фамилию мою не знала. Никто ничего не знал о нашем романе.