Кусатель ворон - Эдуард Николаевич Веркин

запечь в духовке.

— Не в этом дело, — сказал я. — У тебя лягушки в банке сидят, зритель может подумать, что это аквариумные лягушки, особые, стерильные. А надо по-другому — ты должен в болоте их наловить и прямо на болоте…

Пятахин переместил лягушку в рот. Александра издалека ойкнула.

Со своего кресла высунулся Жмуркин и стал с интересом за нами наблюдать, а потом и подошел.

— Вдохновляет, — сказал Жмуркин. — Это у нас, кажется, поэт?

Пятахин выплюнул одурелую лягушку в банку.

— А как же, — ухмыльнулся Пятахин. — Еще какой.

— Это Пятахин, — напомнил я. — Действительно поэт. Он в конкурсе победил…

— «Звонкий Пьеро», — напомнил Пятахин.

— «Звонкое Перо», — подтвердил я. — Практически Франсуа Вийон, между прочим, многие обратили внимание. В «Знамени» предлагали опубликоваться, сказали, что рупор поколения.

— Интересно как. Может, потом что-нибудь прочитает.

— Непременно, — заверил я. — Поэму «Апрельский пал».

— «Апрельский пал»? — Жмуркин шевельнул бровями. — Однако…

Жмуркин сунул руку в карман, я почему-то подумал, что там у него кастет. Отбиваться от талантливой молодежи поэтического направления.

— Я ищу новые формы, — сообщил Пятахин.

— Это видно. Продолжай, у тебя получается.

Жмуркин поощрительно похлопал Пятахина по плечу, Пятахин кивнул и направился к немцам. Я хотел его остановить, но передумал, пускай. Немцам полезно будет, посмотрят, как мы тут живем, в следующий раз три раза подумают, прежде чем по утрам к нам соваться.

— Он как-то не похож все-таки, — сомневался Жмуркин. — На поэта.

— Есенина тоже не сразу приняли, — сказал я. — И ничего. Вообще-то он хороший поэт, стихи свои читать не любит.

— Это достоинство поэта? — спросил Жмуркин.

— Самое главное. Когда поэт начинает читать свои стихи… Одним словом, это хуже ядерной войны. А наш поэт молчит. Это надо ценить. Ну, если, конечно, попросить, он, может, и читанет что…

Завизжала Александра, Пятахин загоготал. Видимо, он сейчас демонстрировал нашим иностранным друзьям свое яростное искусство.

Автобус опять подпрыгнул, Пятахин громко закашлялся. Александра уже закричала что-то вроде «хильфе-хильфе-помогите».

— О, придурок-то! — провозгласил громко Дубина. — Сейчас сдохнет!

Со своего места Лаура Петровна поднялась и направилась к месту инцидента. Пятахин хрипел.

— Одаренная молодежь, — вздохнул Скопин-Жмуркин. — Я знал, что так и будет. Разберись, а?

Жмуркин устроился в кресле и натянул на голову шапочку с наушниками и наглазниками. Я подумал, что зря не захватил мотошлем, это очень удобная вещь для отсечения: надеваешь — и уже ничего не слышишь, не видишь, — нет, зря оставил.

Пятахин хрипел. Я пошел разбираться.

Ко мне подбежал красный от смеха Гаджиев.

— Пятахин лягушку сожрал, — счастливо сообщил он. — Колесо в канаву попало, он и проглотил!

Гаджиев захохотал. По татаро-монгольски, хлопая себя по коленкам и подпрыгивая от удовольствия.

Пятахин стоял по центру прохода и краснел лицом. Александра смотрела на него с ужасом, Дитер и Болен с тевтонским интересом. Лаура Петровна растерянно.

— Она там шевелится… — прохрипел Пятахин. — Я не хотел.

— Дебил, — констатировала Лаура Петровна и вернулась к своему креслу.

Пятахин осторожно потрогал себя за живот.

— Его сейчас стошнит, — прокомментировал Гаджиев.

— Что происходит? — вопросила Александра. — Зачем он скушал лягушку?

— Он, наверное, француз, — предположила Снежана.

— Французы жареных любят, а он сырую слопал, — возразил Дубина.

Иустинья Жохова отложила чтение, строго посмотрела на нас.

— Она шевелится, — повторил Пятахин.

— Животное, — сказала Жохова осуждающе.

— Зачем? — повторила Александра.

— Загадочная русская душа, — объяснил я. — ЗРД, если короче. Настасья Филипповна, помнишь такую?

— ЗРД, — кивнула Александра. — Кушать лягушка… Пятахин — это Настасья Филипповна?

— В какой-то степени да…

Александра вдруг побледнела, схватилась за живот и кинулась к туалету.

А Жмуркин говорил, что закаленная.

— Пятахин! — позвал Жмуркин. — Пятахин, тебе сегодня сухой паек не выдаем!

И все засмеялись.

— Скотина, — презрительно сказала Жохова. — Тупая бессмысленная скотина.

— Говорят, лягушки могут целый час не дышать, — вспомнил Гаджиев.

— Она что, целый час теперь будет шевелиться? — захныкал Пятахин.

— Да не дергайся, — успокоил Дубина. — Она минут через пять уже перевариваться начнет, затихнет.

Пятахин икнул.

Баторцы в дискуссии участия не принимали.

Пятахин снова икнул.

— Я же говорил — переваривается…

Пятахин кинулся к туалету. Дернул за ручку.

— Занято, — ответила изнутри Александра.

— Остановите автобус! — простонал Пятахин и принялся дергать ручку туалета сильнее. — Остановите!

— Найн! — прохрипела из кабинки Александра. — Не надо!

Пятахин кинулся в корму автобуса.

— Остановите! — велел Жмуркин. — Дядя Леш, останови, а то поэт нам всю амуницию заблюет.

Штурмпанцер нажал на тормоза, автобус остановился. Пятахин со стоном облегчения выскочил из двери и поторопился в кущи.

— Пять минут — остановка, — объявил Жмуркин. — Мальчики — налево, девочки — направо.

— А Пятахин направо побежал, — капризно заметила Иустинья.

— Ну, если так хочешь, можешь идти налево, — разрешил Жмуркин.

Иустинья отвернулась, насупилась и стала читать журнал «Лествица Спасения». Остальные поспешили на воздух, ну, Лаура Петровна, правда, осталась, тоже стала читать журнал «Методический день».

Я вышел.

Солнце светило и даже припекало, автобус был уже несколько забрызган грязью, мимо меня, подпрыгивая, прошагал Лаурыч, налево спешил, бедолага, а не надо было лимонадом упиваться. А вообще хорошо. Упоительно далеко от дома, чувствуется свобода, хочется лететь куда-нибудь…

Я огляделся.

Конечно же, как иначе — Франсуа Пятахин-Вийон проглотил свою лягушку напротив ломи. В прошлом году тут смерч проплясал, наш, кстати, городишко тоже по касательной лизнул, а здесь вообще деревьев не осталось — поломало, как карандаши, угнетающее зрелище. И величественное. И лесу много под шумок попилили…

Из автобуса выскочил Дитер и тут же принялся это все зарисовывать, а Болен попер в кусты, на девчачью, кстати, сторону, я не стал его останавливать, в конце концов, немец, что с него взять.

Показалась и Жохова.

— А, между прочим, эта ваша немка в туалете уже полчаса сидит, — сварливо сообщила она. — А она, между прочим, не одна, тут еще некоторые люди имеются.

— Устинья, посмотри, как много перед тобой природы, — я обвел рукой ломи. — Она вся твоя, пользуйся.

— Я не с тобой разговариваю. — Иустинья сморщилась в мою сторону, поглядела на Жмуркина.

— Ну, мне как-то неудобно… — замялся тот. — И потом действительно природа…

— Значит, нам — под кустом, а им удобства? — еще сварливее осведомилась Иустинья.

На это Скопин не нашелся что ответить.

— Ну-ну, — Иустинья покраснела и стала звонить по телефону.

Из валежника показался Болен с большим мухомором, и сразу же Пятахин с куском коры, похожим на ракету. Живой. Я снял это на камеру, добавил заметку «Путешественники помогают колхозникам убирать бурелом с полей», пусть человечество смотрит, как у нас тут все беспощадно.

Пятахин почему-то прихрамывал, но выглядел, в общем, счастливо и освобожденно. Немного перемазан грязью.

— Живая, между прочим, была, — сообщил Пятахин. — Я ее в лужу выпустил — только так поплыла! Слышь, Устька,