Осень призраков - Юрий Некрасов

Нападение на участок было жестом отчаяния.

Шейла вскрыла перед Лайтом свой план, как врач рассказывает пациенту, что тот смертельно болен. Ситуация казалась тем более схожей, что кукла дохаживала последние минуты.

Лайт кивал, послушный, как метроном.

Вспышка гнева, случившаяся с ним в овраге, выжгла ненависть и желание сопротивляться. «Что станешь делать, если выйдешь за скобки? Отправишься домой спать? Проснувшись, пойдешь в контору? Повезешь покупателей по домам? Сядешь разгребать бумажки?» – Лайт устал врать себе. Мириам – лучшее, что произошло в его жизни. Ради нее придется драться и, может быть, убивать. Кое-кто достоин смерти. Но решать ему! Он хватался за эту банальность, как утопающий за кусок мачты, короткая, скользкая, но надежда. Никто не заставит Лайта Филлсона перестать быть собой.

Основные моменты кукла изложила веткой на земле. Везде, где не получилось обойтись без слов, потратила несколько фраз, отчего едва не развалилась. Скотч лопался, картон гнил на глазах, Шейла теряла согласные, но огонь в стеклянных ее глазах горел неутолимой жаждой. Шейла не собиралась сдаваться.

Лайт закрыл глаза и не менее пяти минут дышал, взвешивая: ввязываться в безумие или добить куклу и разбросать ее обрывки по разным мусорным бакам. Доброта и последний рулон скотча вновь взяли верх.

– Полчаса, – поставила диагноз Шейла и добавила: – Я – ключ. Ты – проход.

Лайт поежился, взвесил на ладони свидетеля смерти парня в овраге и поспешил на свою точку. Они начинали из разных мест.

Шейла не думала.

Она еще помнила момент, когда вышла из дома на холме, ту бесконечную радость, вышибающие дух эмоции, желание жить! – но с каждой минутой эта картина становилась все более мутной, покрывалась пятнами и разводами, как стареющая кинопленка. «Ты больше не живая, – говорил засыпающий рассудок, отслаивался мертвой кожей и распадался чешуйками. – Картону не больно». Осознание этого калечило душу, заставляло кричать, разбивать кулаки в клей и торопить неуклюжие ноги, толкать землю, приближаясь к светлому прямоугольнику впереди. Тот стал ее путеводной дверью. Так гроб заклинает дыру в земле, чтобы его подольше не закапывали. «Не сжигайте меня!» – молила Шейла. Мимо нее плавно, без мигалок укатила в ночь полицейская машина. Что-то заставило куклу остановиться и проводить ее взглядом.

Время набрало полную грудь воздуха и ударило Шейлу в корпус, подбросило и опрокинуло. Туловище еще держалось, а вот голова стала совсем плохой. Нижняя челюсть отлетела и повисла на клейкой ленте. Изо рта на тротуар посыпались пружинки, степлерные скобки и дохлый таракан. «Нет!» – в другой момент Шейла обрадовалась бы, что осталась без шпиона, но сейчас это был приговор. Символ смерти. «Соберись, дрянь!» – воля скрутилась в плеть и хлестнула ее, заставляя подняться на колени, встать, вцепиться в ступени и ползти по ним.

Дежурный услышал, как хлопнула дверь, поднял глаза от тасующего огни селектора. У окна стояло чучело и смотрело на него глазами из донышек пивных бутылок.

– Малыш, – неуверенно улыбнулся коп. – До Хеллоуина еще три дня. Ты спешишь.

Кукла молчала. Чем дольше полицейский смотрел на нее, тем сильнее душил его галстук, мочевой пузырь, изрядно нагруженный кофе, уже не намекал на желание посетить кабинку в конце коридора, а прямо-таки вопил от жажды облегчиться прямо здесь. На пороге стояло чудовище. Оживший кошмар пяти футов ростом.

– Ты потерялся? – безумие ситуации превратило копа в автомат, штампующий банальности. Ужас вязал рот, но дежурный не мог отделаться от этих привычных, вбитых десятком тренировок, недосоленных слов и повторял их, одни за другими. – Где твои родители? Тебе нужна медицинская помощь?

С отвратительным хрустом у куклы отвалился кусок руки. Другую ладонь она прижала к окну дежурки. Огрызки пальцев оставили на стекле глубокие шрамы. Скрежет разнесся по всему участку.

– Матерь Божья! – охрип полицейский и метнулся к шкафу, в котором хранил табельное оружие. Попутно он кричал в рацию:

– Кто-нибудь, тринадцатый участок, на нас напали! Всем, кто меня слышит! Бакстон-роуд, 15. На полицейский участок совершено нападение!

Звон стекла заглушил ответ. Кто-то обещал подмогу, но дежурный все пропустил. Он оборачивался к разбитому окну, палец жал на спусковой крючок, пуля уже начала разбег, когда Шейла одним ударом вспорола его от ключицы до паха. Выстрел грянул поверх ее перекошенного плеча. Кровь забрызгала куклу с головы до пят и потекла по руке, точно надеялась достать до груди, достучаться до сердца, обнять, остановить. Шейла выдернула карандаши из раны, коп упал.

На полу дежурной комнаты лежал мужчина в полицейской форме. Сдувшаяся оболочка. Этикетка от человека. Шейла скомкалась рядом с ним. Она силилась подняться – никак – ноги сплющились в гармошку. Колени смялись к ступням. «Рука!» – Шейла проверила единственное оружие, что у нее осталось, рука шевелилась.

– Марвин? – спросил коридор. По стеклу захрустели шаги. – Я слышал крики. И звон. Эй, Марвин? Дерьмо! Какого чер…

В дыре, похожей на рваное солнце, с торчащими внутрь стеклянными клыками, показалось лицо. Взгляд метнулся по развороченной комнате, замер на подергивающихся ногах копа, зрачки лопнули на всю радужку, веснушки превратились в черные дыры на белом экране лица.

– Твою мать! – заверещал человек и исчез. – Боже! Твою мать!

Шейла слышала, как паникуют шаги. К ее удивлению, человек бежал не прочь из здания, а искал убежища внутри. «Заройся поглубже!» – искренне пожелала ему удачи Шейла. Но она недооценила его храбрость или рвение. Рация на полу захлебывалась вопросами, десяток машин запрашивали подтверждения, некоторые уже мчали сюда. Из глубины коридора доносились поспешные щелчки. Кто-то снаряжал дробовик патронами.

Шейла вырвала карманы на брюках трупа, затем пояс. Связка ключей. Как она поймет, какой нужен? Шейла поднесла их к бесформенной своей пасти, принюхалась той частью, что подарила ей тварь. Не то. Не те. Ключи прочь. Шейла подползла к столу, одним ударом опрокинула его на пол. По комнате разлетелись бумаги, некоторые угодили в кровавую лужу и тут же изменили белизне. Цвет лишил их невинности. На стене висел шкаф. Шейле с ее нынешним ростом было нипочем не дотянуться. «Пистолет», – карандаши с омерзением приняли холодное железо. Паровозик внутри неодобрительно крутнул колесом.

Рука не дрожала.

Третий выстрел распаковал шкафчик, еще четыре заставили его свалиться на пол. Створки не удержали внутри добычу. Перед Шейлой лежала пара револьверов и три «глока».

– Негусто, – проскрипела она вслух, и неожиданное веселье, кипящее раскатистое счастье, родом из тех времен, когда все вместе, с мамой, отцом и Люком, они хохотали, швырялись мармеладными червями и дрались подушками, заставило ее упасть на пол, свернуться в клубок и начать орать от жуткой, непоправимой и неостановимой, как кровь из перебитой артерии, боли. Ее прошлое, изнасилованное, убитое, выпотрошенное, набитое лоскутами и диванными пружинами, стянутое леской, нафаршированное в картонную тубу, наконец-то опомнилось и пришло в себя. Внутренний хронометр неожиданно повел себя честно. Шейле Комптон осталось девятнадцать минут. И она до сих пор не нашла нужный ключ.