Обреченные - Эльмира Нетесова

Одетые в теплое, добротное, они не выглядели изголодавшимися, заморенными, какими прибыли сюда сами усольцы.

Шаман смотрел на новых усольцев с подозрением.

— Это за что же они сюда? Иль раскулачивать не кончили? — удивился Ерофей.

— Не кулаки они. Полицаи! Все как один. Душегубы! Своих земляков немцам выдавали. Бойцов красной армии, партизан, даже их детей! Вот какие изверги! Тоже враги народа, — подытожил рыжеусый милиционер.

— Ни хрена себе, кого подкинули нам! — побледнел Шаман.

— Нешто я кого загубил? На что ко мне под бок всякого анчихриста суют? Я перед Богом и людьми чист, заповедь не нарушал ни одну. Зачем меня с говном мешать? — возмутился Ерофей. И вдруг услышал:

— Ероха! Ты ли это?

Ерофей оглянулся. Вгляделся в мужика, шагнувшего к нему. Узнал сельчанина, жившего неподалеку в родном селе.

— Живой? А Зинка? При тебе? А мать с отцом?. В деревне все думают, что подохли вы все. Поубивали вас чекисты.

— Живы, как видишь. И дите имеем. Дочку. А ты что ж опаскудился? Ведь крутил хвостом перед новой властью. На войну пошел ее защищать. Только вертаться не торопился от чего-то, — усмехался Ерофей и продолжил: — Наверное, вороги сытней кормили тебя, голожопого? Работать ты никогда не любил, сколько тебя помню, только языком и чесал складно про политику. А чего смыслил в ней? Ведь грамота твоя под кобыльим хвостом застряла. Весь век в пастухах дурковал. Как в полицаи попал, опять по-бухой или с дури? — издевался Ерофей.

— По разуму. Только и я не грешен. Но про то потом поговорим. А теперь определяйте нас куда-то, — огляделся торопливо.

Шаман определил новичков в землянки, сказав, что дома для себя они будут строить сами.

— Как это в землянки? С детьми? Иль не видишь, что с нами к грудные, и старики? Ну уж нет! Пока отстроимся, придется вам потесниться на первое время!

Милиционеры, услышав такое, решили поскорее в поселок убраться. Пусть сами ссыльные меж собой разбираются. Дело милиции доставить новую партию с парохода в село в целости и в сохранности. Дальше сами разберутся. И тихо покинули Усолье.

Вернувшиеся с лова ссыльные хмуро обступили новичков, не захотевших занимать землянки. Они сидели у костра плотным кольцом, озираясь вокруг, с неприязнью оглядывались на усольцев.

— Чего ждем? — подошел к ним потерявший терпение Харитон.

— Когда нас расселят по-человечески, — ответил заносчиво мужик в зимнем пальто с каракулевым воротником.

— Человечье жилье сами себе построите. Как мы в свое время. А сейчас благодарите Бога, что не под открытым небом вас оставляем, как нас когда-то бросили. А не хотите — живите у костра. В дома не возьмем, — сказал, будто обрубил, Харитон.

К ночи приехавшие заняли землянки. И лишь Лидка взяла в свой дом костистую бабу с детьми.

Пожалела Лидка детвору, прижавшуюся к бабе со всех сторон.

Ерофей, придя домой, рассказал Зинке о встрече с земляком. Баба дрогнула. Первая любовь… Не думала свидеться. Приказывала сердцу забыть. А судьба, словно посмеялась.

— Семьей обзавелся? Иль все один? — спросила, будто, ненароком.

— С семьей. Возле него баба с детьми стояла, как квочка. Но не с нашего села. Я ее не узнал.

В эту ночь Зинке не спалось. Память вернула ее в давнее прошлое. Не ворошить бы… Ведь столько лет минуло. Изменился Ерофей, да и она. не та стала. Столько вместе пережито. Дитя растет. И плакала баба, моля Господа отвести, уберечь от греха, не пасть в грязь, не нарушить заповедь святого Писания.

Ничего этого не знал и не слышал Ерофей. А утром, чуть свет, ушел на лов. Пошла на работу и Зинка. Она даже не оглянулась на новых ссыльных, — сгрудившихся у костра.

К обеду на море начался шторм. Пошел промозглый осенний дождь, и бабы, укрыв головы и плечи подолами юбок, побежали в село без оглядки.

Вытащили лодки на берег и мужики. Успели домой уйти раньше женщин. И Зинка, войдя в сенцы, сразу поняла — Ерофей уже пришел. Кого-то привел. Из дома чужой голос доносится. Прислушалась. Узнала. И сердце забилось ошалело.

Баба вытерла лицо, вымыла забрызганные грязью ноги в кадушке, одернула юбку и вошла в дом, словно только что вышла из него.

Гость сидел за столом на кухне. Завидев хозяйку, почтительно встал. Поздоровался. Оглядел бабу быстро, жадно. В глазах огонек зажегся. Зинка пошла переодеться в сухое.

Мимоходом заметила, что муж не угощал гостя. Значит, незванно объявился, сам пришел. Может из-за нее? Чтоб взглянуть. Иль намекнуть, мол, не все утратили годы.

— Потускнел он. Изменился. Осел как-то и поблек. Плечи ссутулились. Чуб поредел. Глаза выцвели. Лицо в морщинах. Но улыбка осталась прежней. А значит время не вытравило, — отметила Зинка. И, помолившись, спокойно вошла на кухню.

— В плену я был пять лет. А когда выпустили, куда возвращаться? Расстреляли бы меня, как других, за то, что сам себя не убил. Вот и прижился на чужбине. Выучил язык. Работал. Но домой тянуло. Не один я у австрияков маялся. Много русских там осело. Семьями обзавелись. И я… Думал никогда своего села не увижу. После гражданки сколько лет прошло! А тут новая война. Нам и предложили, помочь новой власти навести порядок в своих селах. Короче, стать полицаями, старостами, за хорошую плату. Сулили многое. Дома, скотину, харчи. И полную поддержку немцев. Я и соблазнился. Поверил. Домой хотелось. Стариков увидеть, помочь им и защитить. Кто ж кроме меня? — закурил гость.

— Эх, Митька, а я то про тебя думал, что ты погиб, — вздохнул хозяин.

— Так все думали. Даже мои старики. Я ж писать им боялся, чтоб за связь с заграницей не убили. Молчал. И приехал в конце сорок первого, как снег на голову свалился среди ночи. Меня старостой участка назначили. Село ты бы не узнал. Оно впятеро вымахало. Отстроилось. Городом стало. Ну, а должность с виду негромкая. Хотя права большие. Мне их враз растолковали. К счастью, люди меня не узнали. И только старики. Моих не проведешь. По голосу свою кровь почуяли. Обрадовались, что из мертвых воскрес. Что с семьей вернулся, как человек, при хорошей должности.

— А люди, сельчане как? — спросил Ерофей.

— По-разному, Но я никого не обижал. Помогал им. Сами знаете, что у меня врагов никогда не было. Никто из-за меня не пострадал. Никого я не выдал. Ни под виселицу, ни под пулю не подвел. За своих детей боялся. Чтоб не мстили. А потому ничего не опасался для себя, когда немцы отступили. Хотя они советовали мне уехать с ними. Я отказался. И зря. Сграбастали меня враз. Не стали разбираться, был от меня вред иль нет? Главное, мол, старостой работал. И всю семью подчистую замели. Хорошо, что старики успели к старшему брату перебраться. В другое село. Будто почуяли, что меня ждет. Их и не тронули. Зато нас — сослали. Как предателей. А в чем виноваты? Не я — другой бы был. И кто знает, что лучше? — вздохнул гость.