Зима в раю - Елена Арсеньева

Месяц спустя после того, как расписался с Милкой-Любкой,Шурка однажды, дождавшись, пока отец и сестра поужинают (ели теперь обе семьираздельно и в разное время – в две смены, как это называлось в коммунистическихстоловых), вошел в гостиную, прислонился к притолоке и вдруг завел разговор… оКларе Черкизовой.

Саша не верила своим ушам! Было время, когда они втроем –брат, сестра и тетя Оля – сомкнутыми рядами стояли, не позволяя отцу не то чтожениться на Кларе, но даже осуждая его встречи с ней. Потом Саша немногосмягчилась – были на то причины, Клара оказала ей одну услугу… Саша думала,будет век Кларе благодарна, однако все кончилось таким горем, таким надрывомсердечным… Кончилось кровавой трагедией… С тех пор Саша ни об этой, спозволения сказать, услуге, ни о Кларе Черкизовой спокойно думать не могла.Отец, конечно, по-прежнему встречался с актрисой – бегал к ней на Алексеевскую,ныне улицу Дзержинского, но по-прежнему украдкой, оберегая семейный покой,поскольку был уверен, что детям, Шурке и Саше, так же противна мысль о егосвязи с Кларой, как и прежде.

И вот пожалуйста: сын предлагает ему… Нет, просто невозможноповерить в то, что он предлагает!

– Папа, сколько можно вам с Кларой прятаться и таиться,будто вы гимназист с гимназисткой, которым родители запрещают встречаться? Тыуже не молод, а сейчас такое тяжелое время. Кларе трудно одной, у них в театресовсем скудные ставки и пайки. Вместе вам было бы легче жить. Она так давнолюбит тебя… Почему бы тебе не плюнуть наконец на все глупые условности и нерасписаться с ней? Я понимаю, что она переедет сюда… Ну что же, мы с Любоймогли бы перебраться в ее квартирку на Алексеевскую, то есть я хотел сказать,на улицу имени товарища Дзержинского. Или можно было бы обменяться жилплощадью,вы понимаете? Так сейчас многие делают…

Конечно, Шурка сам никогда до такого не додумался бы,сообразила Саша. Его Любка науськала! Она с трудом удерживала слезы. Бог тымой, да что же сделала с ее любимым «песиком-братиком» эта революционнаяпотаскуха?!

Саша покосилась на отца, надеясь увидеть на его лицевыражение возмущения. Нет, ничего подобного! Константин Анатольевич имел видошарашенный, но в общем довольный.

Саша не знала, конечно, что не далее как вчера у негопроизошло очередное – один Господь знает, которое по счету! – выяснениеотношений с Кларой. Так сильно они еще никогда не ругались, и таких крепкихвыражений Русанов-старший еще никогда не слышал от своей любовницы. Клараназвала его бесполезным старым потаскуном, которому она бросила под ноги свою молодостьи красоту, а он даже воспользоваться ими как следует не сумел. Сам состарилсябобылем и ее иссушил, измучил, состарил. А ведь она уже не молода, ей ужетридцать! И что теперь с ней будет? Ни семьи, ни детей, ни карьеры теперь несделать, потому что в театр потоком хлынули с открывшихся в городе театральныхкурсов стриженые наглые комсомолки, которые, может быть, и не имеютпредставления о секретах актерского мастерства, может, и бесталанны, однако закаждой стоит влиятельный покровитель: какой-нибудь уполномоченный, илисекретарь, или начальник подотдела, а то и целого отдела. И глупые, бездарныедевчонки легко получают самые завидные роли, ее же, блистательную КларуЧеркизову, незаслуженно обходят. А стоит ей только попытаться поспорить, как ееначинают стращать Чекой… Конечно, многие из начальников очень дажезаинтересованно поглядывают на нее, ведь она по-прежнему красива и еще молода,ей всего тридцать! Вот взять хотя бы товарища Кравченко, заместителя начальникагородской милиции. Уж так влюблен, так влюблен! Чуть ли не в ногах валяется!Он, между прочим, вдовец и намекает на самые серьезные намерения. Обещал Кларевсе, что она захочет, любые роли… Но Клара, как дура, хранит верностьКонстантину Русанову, которому ее верность и даром не нужна! Он не способеноценить такой женщины, как Клара, всей глубины ее любви и преданности! И самбудет виноват, если она примет одно из тех предложений, которые ей со всехсторон делают самые влиятельные мужчины города…

Мучительная сцена закончилась, как всегда, слезами, иРусанов, как всегда, сбежал. Благо теперь появился удобный повод сбега́тьв самый разгар выяснения отношений под предлогом комендантского часа. И все жевоспоминание о Кларином лице, залитом какими-то особенно отчаянными слезами,преследовало его. Константин Анатольевич вдруг ощутил, что у него появилсясовершенно законный, так сказать, способ утереть ее слезы…

Боже мой, как счастлива будет Клара! И как приятно, чтоспасительную мысль высказал сын! Правда, при виде возмущенного лица дочери настроениеРусанова-старшего резко пошло на спад, тем паче что Саша разразилась такими жеслезами, какими обливалась вчера Клара…

Боже мой, от всего этого можно сойти с ума! И Русанов едване сошел, особенно когда Милка-Любка имела неосторожность сказать Саше:

– Ты разве святая, чтобы всех судить? Разве праведница,чтобы людям мешать быть счастливыми?

Что тут началось… Такого взрыва негодования Русанов от своейтихой и скромной дочери не ожидал. Даже не предполагал, что Саша – егоСашенька, барышня, выросшая под нежным присмотром Олимпиады Николаевны, нежнаядевочка – способна так кричать и браниться! Даже Оля проснулась и ударилась вплач. Только это и заставило Сашу притихнуть. Она убежала к дочери, а Русановуставился в изумленные физиономии сына и снохи. Потом вдруг на лице Шуркипоявилось какое-то странное выражение. Он встал и отошел к окну, приподнялзанавеску, поцарапал пальцем по стеклу…

Ну а Константин Анатольевич только плечами пожал.Разумеется, ему было неведомо, что Милка-Любка ненароком, случайно угодила не вбровь, а в глаз. И Шурка, увидев, что произошло с сестрой, сразу вспомнилноябрь шестнадцатого года, поминки по убитому актеру Грачевскому, потерянное,голодное выражение на лице Саши – и черные, пьяные глаза Игоря Вознесенского,которые не отрывались от ее глаз. И как они потом оба исчезли куда-то, авернулась Саша домой чуть ли не за полночь, и лицо у нее было… неописуемое былоу нее лицо, и голос странно срывался. Она стояла у окна и водила пальцем позапотевшему стеклу, словно писала что-то. Тетя Оля тогда воскликнула, ничего непонимая: «Ты где была?» – «В раю», – ответила Саша и ушла к себе в комнату.

Тогда Шурка был молод и глуп, даром что считал себя великимсыщиком из-за того доверия, которым дарили его Смольников и Охтин, ничего он непонимал ни в любви, ни в женщинах, ну а теперь, после всего, что ему пришлосьпережить, все-таки поумнел. Поэтому он понимал сестру и не судил ее. И, чтобыотвлечь отца от странного поведения Саши, стал говорить о том, что с Кларойнужно все решить завтра же, не следует тянуть с таким важным делом…

Смешно, конечно. Тянули уже который год – так что можетизменить всего один день?