"Прогрессоры" Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу! - Андрей Буровский

Васильев не вел переговоров: его пистолет издал уже знакомый громкий шелест, второй… Одновременно со вторым «шелестом» один из «силуэтов» выпрыгнул из ямы, словно подброшенный пружиной. Мгновение — и он, повернувшись в невероятном прыжке, уже стоял лицом к стрелявшему. Но Петя не зевал, он вел стволом, перехватил тяжелое оружие второй рукой. Пистолет громыхнул гулко и страшно, эхо заметалось между зданий, где-то залаяли собаки. Человек рухнул навзничь, словно его сильно толкнули.

Петя замешкался… Он просто не знал, что надо делать дальше. А Васильев уже стоял над ямой, над лежащим человеком, тихо звал:

— Макаров! Дмитриенко!

Из-за угла вылетали эти двое — тоже бесшумно, как тени. Ничего не объясняя, Васильев показал рукой. Двое спрятали пистолеты, потянули из ямы лежащего лицом на земле. Перед ямой лежало нечто, у чего сразу угадывался ствол. Длинный, совсем не пистолетный. А Васильев махнул Пете: «Помогай!» Они вдвоем начали поднимать, как думал Петя, убитого им человека. Раненый застонал, вся правая половина груди у него была залита темным, тревожно и жутко пахло кровью.

— Ти-хо! — раздельно и страшно произнес Васильев. Как ни странно, человек замолчал.

Все было сделано мгновенно: труп, пулемет и трое людей сидели позади сидений. На втором сиденье Васильев и Петя сжимали между собой хрипящего раненого, шофер вел.

На улице к ним кинулись двое, и Петя уже полез за пистолетом. Тянул ствол и дико думал: «Привыкаю». Оказалось — это были два милиционера, патруль, вовсе не нужно стрелять.

— Товарищи! Вы слышали стрельбу?

— Мы и стреляли. Враг уничтожен, товарищи, переходите к своей дальнейшей службе.

— Да вы сами кто будете?!

— Старший майор госбезопасности Васильев!

Васильев произнес это так, словно лязгнули гусеницы танка. Он не дал в руки удостоверения, просто показал его открытым. Милиционеров как взрывом отнесло от машины.

— Теперь, товарищ Кац, нам в городе нечего делать: разве этого вот допросить.

«Этот вот» тяжело дышал, все сильнее хрипел. Кровь пропитала уже и брюки, заляпала сиденье и пол. В этой залитой человеческой кровью машине Петя и начал путь в Шамбалу. Как ни был Петя напряжен, как ни сложно было у него на душе, все-таки Петя был очень молод, обучаем, легко приспосабливался ко всему. Пете все еще хотелось иногда помотать головой… Казалось, что стоит помотать, — и исчезнет кошмар последних дней; он опять окажется дома, расскажет, как сдавал экзамен, а дед побежит ставить чайник…

А одновременно Петя входил во вкус своей новой жизни — и увлекательной, и страшной. К тому же он не так много ездил на машинах, чтобы не получать удовольствие.

Город уже давно спал. Даже странно было на фоне пустых улиц, черных окон, что вдруг зазвенел, металлически завыл на поворотах трамвай. Раза два проносились по улицам машины: «ЗиС» и еще такой же «черный воронок», как у «Васильева».

— Куда мы едем?

— Отвыкни задавать вопросы, товарищ Кац. Все узнаешь.

Машина проехала мимо огромного здания на Литейном, 4. Уже три года здесь было здание НКВД…

— Знаешь, кто это здание построил?

— Папа говорил, что Нил Троцкий…

— Не Нил! Ной Абрамович Троцкий… Ему сто раз предлагали менять фамилию. Обещали даже назвать его именем улицу, если станет Троицким или Тромским. А он всякий раз отвечал: «Это ведь Лейба Бронштейн взял себе псевдоним «Троцкий», а не я, вот пусть он и меняет!»

Петя даже поджался от таких разговоров.

— А какой еще дом построил Ной Троцкий?

— Дом культуры на Васильевском.

— Верно. А еще он построил мясокомбинат — такой же, как здание НКВД, в том же стиле… в стиле конструктивизма. По этому поводу слышал я такую эпиграмму:

Его наследие богато!

Во славу классовых идей

Воздвиг два мясокомбината:

Там били скот, а тут — людей.

Петя окончательно обалдел, сник Васильев откровенно хохотал:

— Привыкай не бояться, товарищ Кац. В органах кошку называют кошкой. Теперь тебе тоже можно.

Как ни удивительно, расположение духа у Васильева было замечательное, он откровенно радовался жизни. Мчались по ночной дороге, мимо молчащих, темных пригородов.

— Товарищ Васильев… У меня все равно вопросы на понимание есть. Ну, допустим, у меня Голос есть… И зачем немецкой разведке меня убивать? То в подворотне… то шилом…

— Тот, кто тебя шилом колол, скорее всего местный… В подворотне другое дело, и следил за тобой человек оттуда… Специальную подготовку получивший.

— Чего они ко мне прицепились?!

— Так это же ясно — им тоже надо в Шамбалу. Таких, как ты, немного — у кого внутренний Голос такой силы. Что с тобой делать? Или вербовать, или убить. Как ты сам думаешь, завербовать тебя германская разведка могла бы?

— Не… Я не пойду к ним вербоваться…

— Не в том дело, кто к кому пойдет. А в том, можно человека к себе привлечь или нельзя. На вражескую разведку работать любителей мало… Это обычно или внутренний враг, созревший до измены человек. Или так себе, мелкая сволочь. Чтобы завербовать, надо запутать его в чем-то, чтобы можно было шантажировать или деньгами прельстить… Тебя, товарищ Кац, деньгами легко подкупить? А в грязных делишках с женщинами или с картежной игрой — легко запутать?

— Нет! — засмеялся, замотал головой Петя. — Я и в карты не играю, и к деньгам как-то так… спокоен я.

— Вот видишь? Изменять ты не собираешься, купить тебя почти что невозможно, шантажировать трудно. А если ты не будешь работать на германскую разведку, ты на кого работать станешь?

— Ни на кого…

— Как же! Вот ты сейчас на меня работаешь… На НКВД, на советскую Родину. Вот тебе и объяснение всего — прикинули в германской разведке, что к чему, и поняли — работать на них ты не будешь. То есть, может, что-то придумать и можно, чтобы завербовать, но очень уж долго получится. И ненадежно… Потому что нужен ты не как крыса, которая по мелочам что-то стащит или своим подгадит. А нужен ты как полноценный сотрудник. При таком раскладе тебя самое разумное убить, чтобы ты нам не достался. Ты ведь сила, товарищ Кац, и каких высот достигнешь — это пока даже не известно. Зачем же тебя врагу отдавать? Неразумно.

Васильев говорил просто, весело, а Пете в очередной раз хотелось помотать головой, стряхнуть тяжелый морок этих дней. И вместе с тем появлялось понимание своей ценности, даже какая-то гордость. Из-за него две разведки сцепились… надо же! Страшно… А вместе с тем даже почетно.

— Завербовать меня нельзя, лучше убить, чтобы врагу не достался… Так?

— Так! Завербовать тебя германцы не рассчитывают, а ценность твоя велика. Потому все их покушения рассматривай как комплимент, товарищ Кац.