Три часа между рейсами - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

— Ничего у него не выйдет, — уверенно сказала сиделка. — Взгляните на мои запястья: я два года играла за баскетбольную команду Уэйнборской школы. Я сумею с ним справиться.

Миссис Хиксон с минуту молча глядела на нее.

— Хорошо, — сказала она наконец. — Но имейте в виду: любые пьяные обещания этих людей утратят силу сразу после того, как они протрезвеют. Я через все это уже проходила и знаю. Заранее договоритесь с кем-нибудь из прислуги отеля, чтобы вам пришли на помощь, если потребуется. С этими алкоголиками ни в чем нельзя быть уверенным — иные вроде безобидны, другие нет, но на внезапные выходки способен любой из них.

— Я это запомню, — сказала сиделка.

Она вышла на улицу; ночь была на удивление светлой для этого времени года; сыпала снежная крупа, штрихами забеливая черно-синее небо. Обратный автобус оказался тем же самым, что привез ее сюда, только разбитых окон в нем стало больше; водитель злился и грозил ужасными карами озорникам, попадись они ему под руку. Она понимала, что водитель не столько злится на конкретных людей, сколько дает выход накопившемуся раздражению в целом. Точно так же у нее вызывала раздражение мысль об алкоголиках как таковых. Скоро уже она доберется до гостиничного номера и при виде конкретного алкоголика, жалкого и беспомощного, будет испытывать к нему смесь презрения и сочувствия.

Сойдя на нужной остановке, она по длинным ступеням спустилась к отелю; холодный воздух подействовал бодряще. Она будет ухаживать за этим пациентом хотя бы потому, что не нашлось никого другого, и еще потому, что лучшие представители ее профессии всегда берутся за самые трудные случаи, которые не по плечу остальным.

Она постучалась в дверь, заранее приготовив вступительную фразу.

Он открыл сам, одетый как на званый обед — в смокинге и даже с котелком на голове; недоставало только бабочки и запонок.

— А, привет, — произнес он небрежно. — Рад, что вы вернулись. Я уже давно проснулся и вот собираюсь на прием. Что там с ночной сиделкой?

— Я буду дежурить и ночью, — сказала она. — Согласилась поработать круглые сутки.

Он ответил на это приветливо-безразличной улыбкой:

— Проснувшись, я не застал вас в номере, но что-то подсказывало мне, что вы еще появитесь. Пожалуйста, найдите мои запонки. Они либо в черепаховой шкатулке, либо…

Оглядев свой наряд, он поправил лацканы и втянул манжеты поглубже в рукава.

— А сперва я подумал, что вы меня бросили, — заметил он как бы между прочим.

— Я тоже так думала.

— Там на столе новая серия рисунков, — сказал он. — Сделал специально для вас.

— К кому вы идете на прием? — спросила она.

— К секретарю президента. Уже замучился со сборами и хотел вообще отказаться от этой затеи, но тут пришли вы. Не освежите меня порцией хереса?

— Только один бокал, — устало согласилась она.

Чуть погодя он позвал из ванной:

— Сестра, сестра, свет очей моих, где же вторая запонка?

— Уже несу.

В ванной она отметила бледность его лица и лихорадочный блеск в глазах, одновременно уловив запах мятных лепешек и джина у него изо рта.

— Надеюсь, вы уходите ненадолго? — сказала она. — В десять часов придет доктор Картер.

— Что значит «я ухожу»? Мы идем вместе.

— Что? — воскликнула она. — В этом свитере и юбке? Еще чего не хватало!

— Тогда и я не пойду.

— Вот и прекрасно, отправляйтесь в постель — там вам сейчас самое место. Разве нельзя повидать этих людей завтра днем?

— Конечно же нет.

— А, ну конечно же!

Она потянулась вверх над его плечами, завязывая бабочку. Манжеты рубашки сильно измялись после его возни с запонками, и она предложила:

— Неплохо бы вам переодеть рубашку, раз уж идете на светский прием.

— Ладно, только я сделаю это сам.

— Почему вы отказываетесь от моей помощи? — возмутилась она. — Почему бы мне не помочь вам одеться? Для чего тогда нужна сиделка? Или вы думаете, я никогда не помогала мужчинам одеваться?

Внезапно он присел на крышку унитаза.

— Хорошо, помогайте.

— Эй, только за руки не хвататься! — сказала она строго, а когда он дернулся снова, извинилась.

— Ничего, это не больно, — сказал он. — Сейчас увидите.

Она сняла с него смокинг, жилет, рубашку и собралась стянуть через голову майку, но он помешал ей, затягиваясь сигаретой.

— А теперь смотрите, — сказал он. — Раз, два, три!

Она потянула вверх майку, и в тот же момент он, точно кинжал, вонзил себе в область сердца багрово-пепельный кончик сигареты, раздавив окурок о медную пластинку размером с долларовую монету на своем левом ребре и ойкнув, когда одна искра слетела на живот.

«Вот и повод проявить выдержку», — сказала она себе. В его шкатулке она видела три военные медали, но и самой ей не раз приходилось рисковать, ухаживая за инфекционными больными, — бывали у нее туберкулезники, а однажды попалось кое-что пострашнее, хотя она тогда этого не знала и до сих пор не простила врача, утаившего от нее диагноз.

— Должно быть, вам нелегко приходится с этой штукой, — сказала она с нарочитой бодростью, обтирая его тело губкой. — Она когда-нибудь затянется?

— Никогда. Это же медяшка.

— И все равно это не оправдывает ваше издевательство над собой.

Его большие карие глаза посмотрели на нее в упор — пронзительно, отчужденно, потерянно. И в этом недолгом, почти мимолетном взгляде ей вдруг открылось желание смерти; и стало ясно, что все ее знания и навыки в данном случае бесполезны, — помочь ему она не в состоянии. Он поднялся, опираясь на раковину, и устремил взгляд на что-то перед собой.

— Нет уж, пока я здесь, никакой выпивки вы не получите, — сказала она.

В следующий миг она поняла, что взгляд этот не имеет касательства к выпивке, хотя и нацелен в тот угол, где она ранее разбила бутылку джина. Она смотрела на его красивое лицо, выражавшее растерянность и вызов одновременно, и боялась даже искоса проследить направление его взгляда, ибо знала, что там, в углу, он видит смерть. Вообще-то, смерть была ей не в новинку — доводилось слышать ее приближение, чуять ее характерный запах, — но никогда прежде она не видела смерть до того, как та завладеет своей жертвой, а этот человек сейчас видел ее в углу комнаты; и смерть оттуда глядела на него, пока он откашливался, а затем, сплюнув себе на ладонь, вытер ее о штанину. Секунду-другую плевок, пузырясь, блестел на ткани как свидетельство его последнего жеста…

На другой день она попыталась описать свои ощущения миссис Хиксон:

— С этим просто нельзя совладать, как сильно ты ни старайся. Пусть бы он выкручивал мне руки вплоть до разрыва связок, оно б и вполовину не было так больно. Тяжелее всего понимать, что ты бессилен хоть как-то помочь, — все напрасно.