Великий Сатанг - Лев Вершинин

Один из полосатых с заметной неохотой оторвался от группы, сгрудившейся над верещащими женщинами, и, подтягивая шаровары, вразвалку подошел к калеке.

– Раздевайся, брат борец, чего уж там, видишь — господин капрал ждет! Сам дхаи окажет тебе честь.

Крестьянин побледнел до голубизны — как, впрочем, и злополучный дхаи. Отшатнулся. Плетью повисла вдоль тела покалеченная рука. На худой шее дернулся кадык — и ухмыляющийся солдат с проклятием отпрянул.

Обреченный плюнул ему прямо в глаза.

Капрал оживился.

– Эге, парень, да ты ж еще и с норовом! Видно птичку по полету: никак не меньше, чем писарь ячейки Свободных, руку даю на отсечение! Что ж, вот на баньянчике Свободы мы тебя и подвесим вниз головушкой… а внизу — костерчик, как полагается, чтобы мозги не простудил. Действуй, Кан!

Почти беззвучно, словно корабль-призрак, по пыльной дороге из густеющего тумана выползла громадина «Саламандры». Тяжко осев на грунт, она еще пару секунд ворчала и вибрировала, устраиваясь на отдых.

Джимми О’Хара, откинув люк, сорвал шлем и жадно вдохнул мокрый, чужой, но удивительно вкусный воздух. Теперь он точно знал цену рассказам ветеранов. И готов был поклясться: нужно быть очень странным человеком, чтобы радоваться битве, зная, какова она на вкус. Да, зло следует карать; и он карал, он был в бою, в самом настоящем бою, и еще раз пойдет в бой, если прикажет Отчизна, но радости в этом нет и не может быть.

Ремесло солдата оказалось тяжелым и грязным. Все уроки боевой славы, вся лихость атак на маневрах и чистота танкодромов, в сущности, были ложью, скрывавшей истинный, омерзительный лик войны. И все же в глубине души Джимми сознавал, что придет день, когда, глядя в честные глаза безусых курсантишек, он, бывалый дядя, станет травить им байки о том, что все было недаром, о блестящих колоннах, победных маршах и девушках, с бескорыстной щедростью вознаграждающих утомленных победителей. И ничего не скажет он им о том, как по-настоящему выглядит война.

Есть вещи, которые каждый должен увидеть и понять сам.

Припухшие глаза неожиданно сощурились, зафиксировав некую жанровую сценку. Этакий апофеоз войны. Джимми поморщился и, пожав плечами, полоснул по солдатушкам, вовсю резвящимся с женщинами, башенным инфраизлучателем. Прицельно, от души, в полную дозу. Еще раз. Недобро ухмыльнувшись панике, он сплюнул на броню, спрыгнул в серую глинистую лужицу и медленно подошел к дереву.

– Эт-то еще что, капрал?

– Извольте убедиться, господин Большой Друг, смутьяна вешаем. Так сказать, знай, смутьян, про свой баньян! — Капрал подобострастно хихикнул.

– Та-ак. Вешаем, значит. Понятно. — Джимми доброжелательно улыбался. — А бывали ли вы в штрафном батальоне, капрал?

– Никак нет, господин Большой Друг! Четырнадцать лет беспорочной службы; имею орден Верного Пса четвертой степени и нашивку за постоянную готовность!

– Вот как? Похвально. Весьма похвально. Тем более обидно было бы увидеть вас в трибунале, капрал. А право на расстрел, знаете ли, надо еще заслужить. Бамбук растет очень медленно, вы ведь слыхали об этом, капрал? Короче. Чтоб я больше этого не видел, ясно? Вы — воины-освободители, а не банда насильников. Исполняйте!

Постороннему наблюдателю секунду спустя могло бы показаться, что капрал вырывает из лап палачей родного, чудом обретенного брата.

– Простите, — негромко сказал Джимми молодому, крепко покалеченному крестьянину. Тот молча отвернулся, злобно сверкнув глазами на высокого светловолосого чужака в полосатой форме.

И взгляд этот окончательно испортил настроение.

Оставив «Саламандру» (чего уж там, пункт взят, противник опрокинут и не скоро опомнится), Джимми бесцельно брел по деревне. Думать не моглось, жить не хотелось. Дорогу медленно пересекала девочка, маленькая замурзанная туземка, сильно приволакивающая ножку…

Дурная примета!

Суеверный дархаец сразу же пал бы в пыль ничком, бормоча заклинания от сглаза. Но Джеймс Патрик О’Хара, при всех своих недостатках, не был дархайцем, поэтому он просто присел, заглянул в глубокие, немного раскосые глаза туземки и невесело улыбнулся. Потом похлопал себя по карманам и обнаружил чудом сохранившуюся, еще с Земли захваченную карамельку.

– Держи, сестричка!

Девочка вздрогнула.

– Да не бойся, это вкусно…

Джимми не знал, понимает ли его дикарка; в кратком полевом разговорнике подобные случаи не были предусмотрены.

– Понимаешь? Вкус-но!

Она кивнула, попыталась улыбнуться в ответ — неудачно, крепко схватила яркую диковинку и неловко поковыляла к приземистой сараюшке, волоча ногу по черной маслянистой пыли.

За спиной капитана О’Хара послышался дробный топот сапог. И голос давешнего капрала:

– Господин Большой Друг! Пятнистые прорвали фронт!

…Никто и никогда не смел оспаривать, что начальник Генштаба заслуженно получил «Большое Золотое Ла» по окончании Академии.

Любимый и Родной академий не кончал.

Возможно, именно поэтому долгожданные подкрепления, лично возглавленные им, подоспели к развалинам Кай-Лаона столь неожиданно, как раз в тот неуловимый, в любой войне все решающий момент, когда весы сражения вздрогнули и закачались в зыбком, ежесекундно изменяющемся и готовом в каждый миг оборваться равновесии.

Чудовищный, тактически безупречный удар колонны супертанков, пробив брешь в обороне противника, с точки зрения высокой стратегии мало что изменил. Вынужденный отступить, таученг Нол Сарджо сумел закрепиться на заранее подготовленных позициях западнее оставленного населенного пункта и, дождавшись подхода резервных частей, с марша бросил их в контратаку, постоянно перегруппировывая войска, маневрируя, то притворно отступая, то нанося короткие резкие удары по вырвавшимся вперед подразделениям имперской пехоты. И свежие, на крайний случай прибереженные эскадроны, в считанные секунды располовиненные пулеметным огнем, трепали и дергали боевые порядки наступающих врагов.

Раз за разом — шквальные залпы и кавалерийские атаки, молниеносные просверки сабель, развевающиеся по ветру гривы куньпинганов — маленьких горбатых лошадок, плюющихся на скаку кровавой пеной… не смертельно, но надоедливо, утомляюще… и все это мешало императорским частям закрепить уже одержанную победу, опрокинуть, смять и уничтожить оттесненных бунтовщиков. Очень может быть, они давно уже достигли бы цели, не стой против них сам Тигр-с-Горы, достойный выученик Огненного Принца, великий мастер кинжальных ударов, когда невозможно ответить обидчику по заслугам и мощь ответного взмаха уходит в никуда, исчезая в вязкой, вроде бы и не пытающейся сопротивляться глиняной массе.

И все же, воодушевленные успехом, имперцы продвигались вперед, в первую очередь — на левом фланге, где волна за волной, отдавая сотни жизней под исступленным огнем, наступали егерские полки и генерал Тан Татао, не выпуская папиросы изо рта, лично шел в атакующих шеренгах, спокойно, без малейших признаков раздражения расстреливая замешкавшихся из табельного пистолета. С какого-то момента именно левый фланг стал сердцем битвы, и сделалось вполне очевидным, что к вечеру, максимум — к ночи, резервная линия обороны «Борцов Свободного Дархая», невзирая на яростный порыв подошедших подкреплений, будет сломлена…