Гончаров - Владимир Мельник

Он прочел всего две или три лекции истории философии; на этих лекциях, между прочим, говорят (я еще не был тогда в университете), присутствовал приезжий из Петербурга флигель-адъютант, и вследствие его донесения будто бы лекции были закрыты». Лекции в Московском университете развивали ум, приобщали к европейской культуре. В эти годы Гончаров серьезно увлекается немецким эстетиком Иоанном Винкельманом. В одной из автобиографий романист признается, что все свободное от службы время «много переводил из Шиллера, Гете… также из Винкельмана…». Писатель вспоминает прошедшее в письме к своему юному другу, известному юристу Анатолию Федоровичу Кони: «…Я для себя, — без всяких целей, писал, сочинял, переводил, изучал поэтов и эстетиков. Особенно меня интересовал Винкельман». Признано, что с именем Винкельмана связан целый этап развития искусства и литературы конца XVIII и начала XIX века. Огромное влияние его эстетики отразилось во всей Европе, в том числе и в России. Гончаров не только сам штудировал глубокого знатока античного искусства Винкельмана, но, по всей вероятности, прививал через его труды вкус к Античности своим ученикам в семье Майковых, где он в 1830-х годах преподавал риторику, поэтику, латинский язык и историю русской литературы. Недаром автор «Обломова» — один из самых «античных» русских писателей. Изучение Винкельмана — и через него культуры Античности — оказалось для писателя глубоким и плодотворным. Это была школа эстетического вкуса. Мышление Гончарова-художника несёт на себе печать античной гармонии, симметрии, равновесия. Один из уроков Винкельмана Гончаров запомнил надолго. Свою Ольгу Ильинскую он изображает как идеальную по пропорциям античную статую: «Если б обратить ее в статую, она была бы статуя грации и гармонии». Каковы же качественные критерии «грации и гармонии» у Гончарова? Это античная соразмерность частей тела: «Несколько высокому росту строго отвечала величина головы, величине головы — овал и размеры лица; все это в свою очередь гармонировало с плечами, плечи — с станом». Такая скульптурная характеристика не просто необычна. Она кажется сначала растянутой. Не достаточно ли было одной фразой сказать о «грации и гармонии» во всей фигуре Ольги? А между тем писатель останавливает наше внимание на соотношении всех частей тела, как если бы речь шла в самом деле не о героине романа, а действительно о статуе — в эстетическом трактате. В «Истории искусства древности» Винкельмана такие примеры нередки. Вот прямая перекличка с Гончаровым: «В хорошо сложенном человеке тело вместе с головой так же относится к бедрам и к ногам, как бедра к ногам, а верхняя часть руки к локтевой и к кисти». Штудируя Винкельмана, Гончаров ещё в студенчестве серьёзно готовится к писательской миссии и глубоко постигает науку пластической красоты.

Но не только немецкая эстетика волнует его в университетские годы. Он проявляет интерес и к самой модной в то время французской литературе. О. Бальзак, Ж. Жанен,[108] Э. Сю — таков круг его чтения. «Неистового романтика» Эжена Сю он даже переводит, и перевод этот, опубликованный в 1832 году под «горяченьким» названием «Отравители» в журнале профессора Николая Ивановича Надеждина «Телескоп», становится точкой отсчета в его литературной деятельности. Выделяет Гончаров и лекции Степана Петровича Шевырева,[109] который «принес… свой тонкий и умный критический анализ чужих литератур, начиная с древнейших — индийской, еврейской, арабской, греческой — до новейших западных литератур». Характерен его отзыв о будущем редакторе религиозно-патриотического журнала «Москвитянин» Михаиле Петровиче Погодине.[110] Гончаров признает его огромное влияние на развитие и образование студентов, но ему кажется, что в своей религиозности и патриотизме Погодин был не совсем искренен: «У Михаила Петровича… было кое-что напускное и в характере его и в его взгляде на науку… Может быть, казалось мне иногда, он про себя и разделял какой-нибудь отрицательный взгляд Каченовского и его школы на то или другое историческое событие, но отстаивал последнее, если оно льстило патриотическому чувству, национальному самолюбию или касалось какой-нибудь народно-религиозной святыни…» Все эти характеристики показывают, что Гончаров формируется в университете внешне как западник, а в религиозности и патриотизме будущих славянофилов С. П. Шевырева и М. П. Погодина чувствует определенную натяжку. Однако западничество, как и славянофильство, явление весьма неоднородное — со сложным спектром переходных состояний и принципиальных акцентов. Не влезая в дебри определений, скажем пока только то, что Гончаров — горячий патриот России и что его религиознонравственные идеалы столь масштабны, что узкопартийное понятие «западничества»(тем более в том его варианте, с которым сталкивается сегодняшний читатель) ничего не прояснило бы в личности и мировоззрении писателя. Если угодно, Гончаров западник, выросший на закваске русского православия, на доброте и мудрости русской волшебной сказки — и с любовью сотворивший бессмертный образ Ильи Ильича Обломова. Точно так же его можно назвать и славянофилом, почитающим английскую парламентскую систему, немецкий профессионализм и признанное в Европе право личности на неприкосновенность собственности и личной жизни.

Любопытный факт биографии писателя: в 1832 году состоялась его вторая встреча с Пушкиным. В своих университетских воспоминаниях Гончаров довольно подробно повествует о посещении Пушкиным 27 сентября 1832 года лекций известного профессора И. И. Давыдова по истории русской литературы: «Когда он вошел с Уваровым,[111] для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я в то время был в чаду обаяния от его поэзии; я питался ею, как молоком матери; стих его приводил меня в дрожь восторга. На меня, как благотворный дождь, падали строфы его созданий («Евгения Онегина», «Полтавы» и др.). Его гению я и все тогдашние юноши, увлекающиеся поэзию, обязаны непосредственным влиянием на наше эстетическое образование. Перед тем однажды я видел его в церкви, у обедни — и не спускал с него глаз. Черты его лица врезались у меня в памяти. И вдруг этот гений, эта слава и гордость России — передо мной в пяти шагах! Я не верил глазам». Далее Гончаров описывает спор, возникший между Пушкиным и Каченовским: «… Пушкин горячо отстаивал подлинность древнерусского эпоса (очевидно, речь шла о «Слове о полку Игореве». — В. М.), а Каченовский вонзал в него свой беспощадный аналитический нож».