Песенка для Нерона - Том Холт

Что хорошо в этом ритуале — он дает время подумать и собраться, что полезно в ситуации, когда вы кем-нибудь прикидываетесь.

— Просто перекусить и где-нибудь скоротать ночь, — сказал я. — И, может, кто-нибудь из вас подскажет, правильно ли мы идем, если нам надо в Леонтини?

Пожилые земледельцы переглянулись. Пацан с молотом хихикнул.

— Леонтини, — сказал кузнец таким тоном, будто я спросил, не видел ли он в последнее время гиппогрифов с розовыми крыльями. — Неа. Не сказать чтоб.

— Ох, — сказал я. Не то чтобы меня это волновало, как вы понимаете, я просто хотел разобраться, где мы находимся. — И куда же мы в таком случае попали?

— В Гераклею, — сказал один из фермеров. Очень прекрасно. Факт в том, что девять десятых греческих деревень в мире называются Гераклеями, а одна десятая — Агайя.

— Ладно, — сказал я. — А куда, в таком случае, ведет эта дорога?

Короткая пауза.

— Сиракузы, — сказал другой старик.

— Ну да, мы как раз оттуда пришли. На другом конце у нее что?

— На другом конце, — самый низенький и крепкий из фермеров нахмурился, будто выполнял в уме деление столбиком. — Ну, если идти по дороге достаточно долго, сдается, вы попадете в Камарину.

И поделом вам, ясно читалось в его голосе.

— А, хорошо, — сказал я, как будто знал, где эта чертова Камарина находится. — Должно быть, свернули не туда возле брода, — как правило, это самое безопасное замечание. В большинстве случаев безопасное, то есть.

— Скорее всего, — пробурчал кузнец. — Если вам надо в Леонтини, лучше вернуться, как шли, а где повернули на восток — повернуть на запад и так и идти.

Я пожал плечами.

— Нам подойдет и Камарина, — сказал я. — Видишь ли, я просто брожу по округе, присматриваюсь, где можно купить качественного сицилийского сыру. Я этим промышляю. Кстати, — продолжал я, — может быть, вы, господа, мне поможете. Кто-нибудь в ваших местах делает сыр?

Потрясенная тишина, затем всем придвинулись на шаг ближе.

— Лучшие сыры на Сицилии, — проскрипел старейших из фермеров. — Мы ими славимся. Лучше сыра к востоку от Акрагаса вам не найти.

После этого все стало, как во сне, разумеется. Примерно через полчаса вся деревня знала, что к ним забрел какой-то лунатик, желающих платить настоящие серебряные деньги за любую круглую и покрытую известью штуковину.

Никогда в своей жизни я не был таким популярным. Само собой, я сохранял хладнокровие.

Прибегали скрюченные старики, совали мне под нос сыры, но я только хмурился, цыкал зубом и говорил, что в Лилибее, насколько я слышал, делают прекрасный острый сыр, после чего они выхватывали ножи, кромсали сыр на ломти и принимались буквально запихивать их мне в глотку. И это был очень хороший сыр, должен сказать, хотя я и предпочитаю аттические сорта. Они отличаются легким, деликатным вкусом, а недоеденные остатки можно использовать для заточки зубил.

В общем, идея сработала наилучшим образом. После бесплатного сыра никто и не заикнулся о такой чепухе, как плата за ночлег или ночевка в компании коз и коров. Какой-то толстяк, обремененный особенно крупными запасами лишнего сыра, настоял, чтобы мы пошли к нему домой, где я получил настоящую кровать, с подушкой и простынями, а семья отправилась ночевать на полу с собаками. Луцию Домицию повезло меньше — он провел ночь со скотом, но как я объяснил ему позже, в роль сырного барона никак не вписывалась забота о том, где там его раб обретается ночью.

На следующее утро, после неторопливого завтрака и купания, вы двинулись по дороге на Камарину. Я объяснил, что раз уж я все равно зашел так далеко, то ничего не мешает прогуляться еще чуть дальше, но практически на сто процентов уверен, что не найду ничего даже вполовину столь прекрасного, как их сыр, и вернусь через пару дней с телегой, чтобы забрать все, что они смогут продать, оплата на месте. Им было искренне жаль расставаться со мной, что вообще приключается крайне редко.

— Еще одно доказательство того, о чем я тебе говорил, — объяснил я Луцию Домицию, когда деревня скрылась за холмами. — Превратности судьбы и все такое. Всего за один день из каторжников, направляющихся в каменоломни, мы превратились в почетных гостей деревни, для которых ничего не жалко. Вся жизнь такова, — продолжал я, — неудача, удача, то вниз, то вверх; и признаком мудреца, истинного философа, является умение принимать и хорошее, и плохое так, как будто разницы между ними нет. И никакой разницы, в сущности, действительно нет.

— Ох, заткнись, Гален, — ответил он. — У меня от тебя голова трещит.

Разумеется, он просто дулся из-за того, что ему пришлось ночевать с животными, в то время как я спал в постели, но я ничего не сказал. По сицилийским меркам стоял прекрасный день, и я был не в настроении пререкаться. Мы шли по хорошей, ровной дороге, по обе стороны раскинулись пшеничные поля, солнце сияло, а у нас с собой была кварта вполне пригодного для питья вина, которым нас снабдил фермер. Ко всему прочему, женщина пела где-то вдалеке — должно быть, старая карга, идущая за водой или на постирушки.

Мелодия звучала приятно.

Луций Домиций остановился как вкопанный, как будто угодил в коровью лепешку.

— Ты это слышишь? — сказал он.

— Слышу что?

— Женщина поет, — сказал он. — Вот, слушай.

Я пожал плечами.

— Да, слышу, — сказал я. — И что?

Лицо у него приобрело характерное выражение.

— Это моя песня, — сказал он. — Я ее написал.

О Боже, подумал я, попали.

— Не, — сказал я. — Вряд ли. Возможно, звучит похоже, вот и все.

Он нахмурился.

— Это моя песня, блин, — сказал он. — «Ниоба, камыши волнуются». Ты что думаешь, я собственную музыку не узнаю?

— Ну хорошо, хорошо, — сказал я. — Раз ты так говоришь. Не возражаешь, если мы продолжим путь? Или мы должны торчать тут, как парочка дурачков, пока она не допоет?

Тут, наверное, уместно рассказать о Луции Домиции и его музыке.

Что ж, я приложу все усилия, потому что будь я проклят, если что-нибудь в этом соображаю. Что до меня, то я никогда не мог понять, почему люди переводятся на такое говно из-за музыки, поэзии и всего такого. Музыка, поэзия — это просто одно из ремесел, вроде изготовления мебели, горшков или инструментов. Разумеется, там тоже есть свои уровни простоты и сложности, как и в любом другом деле. То же самое можно сказать о столовых приборах или башмаках, но уж конечно же вы не видели, чтобы люди бились в экстазе из-за искусно изготовленной пары обуви. Но на самом-то деле в чем разница между башмаком и одиннадцатисложной одой, если на минутку забыть о том, что башмаки оберегают ваши ноги от сырости? Это просто еще одна вещь, изготовляемая людьми, а если им очень везет, то еще и за деньги, хотя насколько мне известно, большинство поэтов и музыкантов живут на то, что сбывают продукцию собственным друзьям — в тех случаях, когда их друзья отличаются крепкой выдержкой и терпением.