Франция в XI – начале XIII века. Общество. Власть. Культура - Альфред Рамбо

Другие ученые — германские, как Лео, Эйхгорн, Маурер, Гегель и другие, полагали, что начало муниципального строя следует искать не в Риме, а в германских учреждениях, занесенных в Галлию и Италию нашествиями варваров. Доманиальный строй, организация виллы, марки, сотни или селения с их должностными лицами, по мнению этих ученых, с самого начала заключали в себе все элементы, которые, преобразуясь и приноравливаясь к потребностям времени, мало-помалу и образовали основу средневековой муниципальной системы.

Не останавливаясь на детальной критике этих теорий, скажем, что они не объясняют коммунальной революции. В самом деле, почему это движение произошло именно в данную эпоху, а не ранее? Почему оно приняло столь разнообразные формы, почему оно проявилось одновременно и в старых, и в новых городах — в городах Италии, где, может быть, сохранилось воспоминание о римской цивилизации, и в городах Севера, на которых так сильно отразилось германское влияние?

Настоящая причина освобождения городов была более непосредственна и заключалась в том экономическом и социальном перевороте, который произошел между X и XII вв., — в возрождении труда и производства во всех их формах, пробудившем Европу от сна. В конце X в. феодальный мир организуется; среди всеобщего раздробления водворяется относительный порядок. Анархия предшествующей эпохи исчезает, и каждый сеньор старается наиболее выгодным для себя способом организовать и эксплуатировать свой феод: открываются новые рынки, завязываются сношения между городами. Число купцов увеличивается, и они решаются удаляться от защищающих их стен; снова начинает входить в употребление обмен продуктами, местная торговля возрождается. В то же время общество, погибавшее от скуки в своих селениях и местечках, пристращается к путешествиям, приключениям и паломничествам вплоть до Св. земли; мир расширяется, кругозор увеличивается, снова завязываются сношения между Севером и Югом, между Западом и Востоком: возрождается всемирная торговля. Следствия этого движения немедленно отражаются на городах; по необходимости бедные и слабые, пока не было торговли, они снова населяются и обогащаются. Вскоре горожане будут в силах оказывать сопротивление своим сеньорам.

Лучшим доказательством сказанного может служить то обстоятельство, что освободительное движение распространяется именно по большим торговым путям этого времени. Первыми поднимаются итальянские города; затем идут города Рейна, этого великого менового пути, соединявшего Северную Европу с побережьями Средиземного моря, и главные центры Фландрии, Геннегау и Пикардии, то есть торговые метрополии Средних веков. С другой стороны, коммунальной революцией в каждом городе руководили купцы: их ассоциации были колыбелями коммун, и часто помещение, в котором они собирались, — их guildhall, например место собрания суконщиков, как в Бове, Иперне, Арра, — было первой городской ратушей.

Но почему — пожалуй, спросит кто-нибудь — эти купцы повсюду организовали сопротивление против своих сеньоров? Каким образом сумели они сплотить вокруг себя сограждан? Дело в том, что города везде страдали от одних и тех же зол. В предисловиях коммунальных грамот мы встречаем на этот счет чрезвычайно красноречивые признания. Людовик VII утверждает мантскую коммуну «ввиду чрезмерных притеснений, под гнетом которых стонут бедные». Графы Понтье утверждают вольности городов Аббевиля и Дуллена, «чтобы оградить их от убытков и вымогательств, которым постоянно подвергают горожан сеньоры страны». Зло, на которое указывают эти документы, было без сомнения очень старо; оно, вероятно, издавна вызывало жалобы; но когда в каждой городской общине появилась торговая аристократия, богатая, смелая, готовая посвятить свои силы делу общего освобождения, тогда от жалоб перешли к действиям, и началась революция.

Благоприятное положение городов Южной Европы. На берегах Средиземного моря, в Италии и Провансе, старые города никогда не прерывали своих деловых сношений с Востоком, их торговля, хотя и ослабленная всеобщей смутой, которая охватила Европу в начале Средних веков, по-видимому, никогда не прекращалась совершенно; даже новые города принимали участие в этой торговле, иногда довольно значительное. Не только Венеция, Генуя и Амальфи посылают свои галеры в Византийскую империю, но и менее важный город, Арль, поддерживает с Грецией настолько регулярные сношения, что летопись считает нужным упомянуть о них под 921 г. В XI и XII вв., когда распространилась страсть к паломничествам и крестовым походам, быстро развилась и торговля, притом не только с Константинополем, но особенно с неверными. Поэтому южные городские общины рано сделались более богатыми и более многолюдными, чем города какой бы то ни было иной страны; в них образовалась богатая буржуазия, привыкшая к практической деятельности, способная оказывать сопротивление сеньорам и даже одерживать верх над ними. Не следует также забывать, что население этих городов, в отличие от северных местечек, состояло не из одних простолюдинов: в них жили также мелкие дворяне, рыцари, вавассоры, капитаны, привыкшие командовать и действовать мечом, не зависевшие от крупных баронов, тем ревнивее оберегавшие свои прерогативы, что последних у них было немного, и всегда готовые поддержать требования горожан: союз, драгоценный для горожан, так как он давал им то, чего особенно недоставало северянам, именно помощь военных людей. С другой стороны, сеньоры Юга, будучи более образованными и обладая более развитым и проницательным умом, интересовались не только войной и крестовыми походами, но и торговлей, которая обогащала их, обогащая их подданных. Они, может быть, скорее поняли, какую выгоду должно доставить им освобождение рабочего класса, степень благосостояния которого зависит от степени самостоятельности, и поэтому не оказывали усилиям коммунальных общин того резкого и упорного противодействия, какое мы видим в других местах. Наконец, суверены находились очень далеко. Французский король, вероятно, никогда не вступался за вассала вроде графа Тулузского, которому угрожали честолюбивые притязания его крестьян; германский император никогда не появлялся в Провансе и лишь изредка и на короткое время наезжал в Италию. Таким образом, множество разнообразных условий способствовали тому, чтобы ускорить и облегчить полное освобождение городов средиземного побережья.

Города Прованса и Лангедока. Освобождение общин Прованса совершилось с такой же быстротой и вследствие тех же причин, как и освобождение итальянских городов, но несколько более запоздало. Если итальянские города в XI в. достигли уже полной свободы, то преобразование городов Южной Франции в то время еще только начиналось, и эта работа по освобождению, совершаясь при менее благоприятных обстоятельствах, продолжалась до 1200 г. и дальше.

Трудно с большей точностью определить период, в который городам Южной Франции удалось свергнуть с себя иго сеньориального произвола. Было бы ошибочно думать, что они стали пользоваться известной самостоятельностью лишь с той минуты, когда приобрели коммунальную грамоту и правильно организованную муниципальную администрацию; все это появляется гораздо позже. Самые древние хартии вольностей, дарованные городам, относятся к XII в. и вовсе не древнее таких же хартий, приобретенных северными городами, а многие из них составлены даже только в начале XIII в. Между тем тогда южные коммуны уже давно пользовались — если не юридически, то de facto — непреложными привилегиями, из которых многие были приобретены ими, может быть, в очень отдаленное время. Так, например, Арль, история которого была очень бурной и который в 1154 г. еще не имел официально признанных привилегий, так как император Фридрих I предоставил этот город архиепископу в качестве полной сеньории (cum omni integritate sua), в XI и даже в X в. обладал известными правами. Жители принимали участие в общественной жизни; с наиболее выдающимися из них совещались в важных случаях, и об их одобрении особливо упоминалось в общественных актах. В 962 г. граф Бозон заключает договор с аббатством Св. Виктора в Марселе «в присутствии всех горожан Арля и по совету знатных Арля» (затем следует перечень имен). Сто лет спустя, между 1065 и 1079 гг., дарение графа тому же монастырю также получает «одобрение граждан, и все присутствующие подтверждают его». И все-таки еще долго после того мы ничего не слышим ни о хартии, ни о муниципальном строе. В 1067 г. граф Тулузский жалует жителям Муассака привилегии, а текст обычаев они получают лишь в первой половине XII в. В Ниме 7 мая 1080 г. архиепископ сзывает граждан (cives) на общее собрание, чтобы они утвердили дарение одной церкви. «На собрание явились все… Архиепископ действовал по воле и просьбам сеньоров и граждан… Этот акт был утвержден и скреплен всеми гражданами города». Но нам могут возразить, что во всех этих случаях горожане играли чисто формальную роль немых свидетелей. Вот случай, где они несомненно играют роль инициаторов. Действие происходит в Каркассоне в конце XI в., между 1096 и 1107 гг.; 485 человек, представителей общины, приносят присягу графу Барселонскому; несколько позже, около 1107 г., другая группа принимает на себя те же обязательства, но по отношению не к барселонскому графу, а к его сопернику, виконту Бернарду Аттону, в следующих выражениях: «Мы, делегаты Каркассона, рыцари, горожане и весь остальной народ и пригородные жители, обещаем тебе верность». Они ведут речь согласно со своим саном, держатся как независимые люди — не как крестьяне, а как вассалы. Между тем первая хартия вольностей, дарованная этому городу, помечена 1184 г.