Удар в сердце (сборник) - Николай Свечин

11 июня 1877 года Кобулетский отряд атаковал Цихидзирские высоты. Опять все охотничьи команды свели вместе. После жесточайшего четырнадцатичасового боя была захвачена только первая траншея. На этом силы русских иссякли. Турки по белым портупеям вычисляли офицеров и били их на выбор. Магазинные винтовки вносили страшное опустошение в ряды нашей пехоты. Османская артиллерия, невидимая за высотами, стреляла мертвой наводкой[29]. Отбив удар, турки перешли в контратаку. Правота поручика Фокина получила кровавое подтверждение: враг имел двойное превосходство в численности, находясь при этом на неприступной позиции… Для русского командования это почему-то стало открытием. Оклобжио приказал вернуться на исходные рубежи. Но легко сказать, да трудно сделать! 12 июня русские начали отходить, беспрерывно отбиваясь от противника. Отступление шло весь световой день. Турки давили без перерыва, нанеся отряду большие потери. С огромным трудом наши части закрепились на высотах Муха-Эстаде и удержали их. Бои на несколько месяцев прекратились, войска перешли к пассивной обороне. Кобулетский отряд, как тогда говорили, получил строго оборонительное назначение…

Всего этого Алексей Лыков уже не видел. Он получил удар кинжалом под сердце, когда ворвался на гребень Квирике. Тяжелораненого охотника сумели вынести в тыл. Когда он очнулся, то обнаружил себя в санитарной фуре. Слева от него лежал вольноопределяющийся Бельский. Голова перевязана, глаза закрыты, лицо белее снега… Михаил был без сознания. Справа доносились непрерывные стоны. Лыков повернулся и увидел подполковника Териева. Храбрец с пятью Георгиевскими крестами получил тяжелую рану в живот. Пропитанные кровью бинты разошлись, и виднелись внутренности…

– Все трое безнадежные, не знаю, зачем мы их везем, – раздался с облучка чей-то усталый голос. – Лучше бы других спасали…

Это ведь он и обо мне, безразлично подумал Лыков. У него уже не было сил, чтобы бояться смерти. Жизнь выходила из него с каждым оборотом колеса…

– Который нижегородец? – спросил кто-то над самым ухом.

– Не знаю. Вы фамилию скажите.

– Лыков его фамилия.

– А! Вот этот, в середке.

– Я его у вас забираю.

Тут колесо подпрыгнуло на очередном камне. Острая боль заставила вольноопределяющегося потерять сознание.

Позже, в госпитале, Лыков узнал, как ему повезло. Их повозку с безнадежно раненными 36-го военно-временного лазарета повстречал надворный советник Всеволожский. Он прибыл на войну в должности уполномоченного Общества попечения о раненых и больных воинах. Временно оставив для этого пост нижегородского вице-губернатора. Узнав, что один из лежащих в фуре нижегородец, Всеволожский взял его к себе в коляску. И вопреки уговорам докторов, что парень все равно не жилец, отвез в Озургеты. Там молодого силача перевязали и отправили дальше. В конце концов он попал в хорошие условия и выжил. А Бельский и Териев умерли в лазарете.

Кобулетский отряд простоял на высотах Муха-Эстаде до ноября. Осенью ситуация изменилась. Кавказский корпус получил подкрепления из России, а главное, приехал генерал-лейтенант Обручев. Он в считаные дни разработал план наступательной операции. 3 октября разыгралось Авлиар-Аладжинское сражение. Турки потеряли в нем три четверти своего состава. Из выживших часть укрылась в Карсе, а часть отступила обратно к Зивину. Потери русских составили три процента. Кавказские воины будто расправили плечи, к ним вернулась прежняя уверенность. Мухтар Иванович снова стал отзываться на Мухтарку. 7 ноября пал Карс.

Получив дурные вести с главного театра, Дервиш-паша без боя отступил обратно на Цихисдзирскую позицию. Но она оставалась столь же неприступной, какой была и в июне. 18 января было подписано перемирие. До сих пор не ясно, почему войска Кобулетского отряда пошли на штурм злополучных высот, когда можно было уже не воевать… Шепотом говорили, что великий князь Михаил Николаевич, главнокомандующий Кавказской армией, хотел в последний момент урвать еще одну победу. Другие обвиняли в бессмысленном кровопролитии генерал-майора Комарова[30]. Он сменил Оклобжио на посту начальника отряда и тоже жаждал победных реляций. Вот, мол, при Оклобжио Цихисдзири взять не смогли. А при Комарове – взяли! 19 января части отряда пошли на штурм высот. И снова были отбиты с огромными потерями. Среди полутора тысяч убитых оказался и генерал Шелеметев…

На другой день война закончилась.

Начальник Нижегородской сыскной полиции статский советник Благово сидел в кабинете и обижался. 24 декабря 1880 года, навечерие. Завтра Рождество! А из Петербурга получен приказ по МВД о наградах, и в нем сыщик отсутствует… Между тем губернатор еще месяц назад известил Павла Афанасьевича, что послал на него представление к Аннинской ленте[31]. Обошли, столичные бюрократы! Посмеялись и вычеркнули.

Из приемной донесся знакомый голос – это пришел Лыков. Титулярный советник, богатырь и помощник начальника сыскного отделения был чем-то возбужден. Благово Лыкова любил и терпеливо растил из обалдуя своего преемника. Алексей явился кстати. Нужно было выместить на ком-то раздражение за неполученную ленту, и Лыков для этого годился. Статский советник вздохнул, поднялся и вышел в приемную. Хотел уже сказать что-то язвительное, но осекся. Посреди комнаты стоял ребенок лет пяти-шести, бледный от холода, с испуганными затравленными глазами. Он был одет в добротную кроличью шубку с теплым башлыком и маленькие валеночки с галошами. Несколько сыскных агентов столпились вокруг него и пытались разговорить малыша, но тот косился на дверь и молчал. Алексей протянул мальчишке стакан горячего чая в бисерном подстаканнике:

– На, выпей! Замерз ведь…

Но тот отбежал в угол и стал там, готовый в любой момент зареветь.

– Кто это? – изумился Благово. – И кто его привел?

– Здравствуйте, Павел Афанасьевич! – произнес Лыков. – С наступающим вас! Вот, иду на службу, а он сидит.

– Где сидит?

– На тумбе, не доходя Варварской церкви. Один, весь иззябший и плачет тихонечко. Мимо люди проходят, крестятся и отворачиваются. Иной встанет, спросит – и отойдет.

– Зачем ты сюда-то его привел? Посмотри: хорошо одет, ухоженный. Это не подкидыш и не беспризорный. Нянька, раззява, потеряла. Сейчас, поди, бегает вокруг храма да голосит. Надо было там остаться.

– Я тоже сначала так решил. Расспросил народ. Потом взял его за ручку – да он холодный, будто ледышка! А когда с нищим с паперти поговорил, то схватил мальца на руки и бегом сюда.

– Что такого сказал нищий? – сразу насторожился Благово.