Давай поговорим! - Михаил Михайлович Попов

каплями, исключительно из вежливости. Грубое алкогольное опьянение меня всегда отвращало. Сторожа, кажется, нет. Он с удовольствием отхлебнул из чашки и, приободренный, пошел в наступление:

– Хотел для начала перед вами извиниться.

Я удивленно поднял брови. Но это не в ответ на заявление, а в ответ на запах напитка в моей чашке.

– Так получилось, что я краем уха слышал окончание вашего разговора со следователем.

Я никак не отреагировал, и он продолжил:

– Тема, поднятая вами, меня очень заинтересовала, чрезвычайно заинтересовала. И я хотел бы спросить – Модест Анатольевич в самом деле написал такую книгу?

– Какую книгу?

– В которой он подробно описывает способ спасения СССР от гибели.

Чтобы скрыть раздражение, мне пришлось отхлебнуть хороший глоток из чашки. «Цветок папоротника» оказался сущей дрянью. Во рту стало так же противно, как и на душе. В другое время я нашел бы способ отделаться от этого слишком любопытного парня, но сейчас этого делать было нельзя.

– Я вам скажу так, Леонид: я эту книгу в руках не держал, хотя знаю, что Модест Анатольевич над такой книгой работал. Очень многие мои наблюдения свидетельствуют именно об этом.

Леонид уже выхлебал свою чашку и самостоятельно наливал себе вторую. Сейчас добавит из бутылки. Добавил.

– У меня сразу возникает несколько вопросов.

Чтоб ты провалился со своим любопытством!

– Чтобы так заботиться о сохранении СССР, нужно быть уверенным в его непременной гибели. И, главное, скорой.

– Насколько я могу судить, Модест Анатольевич был уверен в непременной и скорой гибели СССР. Он считал, что у этой страны впереди два года, максимум три.

Леонид потрогал ус.

– Но ведь, кажется, ничто так уж явно не свидетельствует о близком крахе. Все стоит, как и раньше стояло. Плохо стало с колбасой в московских магазинах? Так в остальной стране и всегда с нею было неважно, и ничего. На чем строится такое оригинальное и мрачное пророчество?

– А вы знаете пример не мрачного пророчества?

Он усмехнулся.

Мне второй раз за сегодняшнее утро пришлось углубляться в тему, предельно далекую от моих истинных интересов.

– Что же касается оригинальности, Леонид, тут я согласен с майором Аникеевым, похоронные настроения – это нынешняя интеллигентская мода. Все, начиная от какого-нибудь заштатного звиадиста или руховца до Солженицына и Сахарова включительно, талдычат об одном. Надо уничтожить Союз, тогда начнется настоящая жизнь для всех. Помните, как у Ильфа и Петрова: будет радио – будет счастье, и вот радио есть, а счастья нет. С Союзом все наоборот. Не будет Союза, будет счастье. Таковы настроения. Лично я Союзов не разрушал, поэтому не знаю, что бывает после этого. Посмотрим.

Леонид не принял юмористического уклона в разговоре. Он сосредоточенно ждал, когда я закончу свою длинную реплику.

– И Солженицын тоже?

– Что тоже?

– За развал?

– Недавнее интервью Модеста Анатольевича западному радио как раз и было его реакцией на последнюю работу Александра Исаевича, которая называлась, кажется, «Как нам обустроить Россию». По мнению Модеста Анатольевича, правильнее было бы эту работу назвать «Как нам развалить СССР».

– Да, я читал в «Комсомолке».

Леонид допил вторую чашку, встал и прошелся по веранде. Встал спиной к перилам. Устремил на меня слишком внимательный взгляд голубых глаз. Я понял, что, пожалуй, оказался в ложном положении, и, главное, по своей вине. Надо было с самого начала оговорить некоторые вещи.

– Понимаете, Леонид, не знаю, кем вы меня видите, но считаю важным заметить следующее: я не являюсь стороной, как говорят в суде, в споре о будущем СССР. Сам я не считаю нужным иметь мнение по этому поводу. Все, что я вам говорю и буду далее говорить, – это всего лишь попытка реконструировать мнение Модеста Анатольевича по тем обрывкам сведений о его работе, которые оказались у меня в силу моей должности.

– Понимаю.

– Надеюсь. Засим спрашивайте.

Он задумчиво вздохнул.

– А давайте поднимемся к нему в кабинет!

Предложение странное, немного бестактное, умысел, продиктовавший его, был мне неясен. Но очевидной причины отказываться не было. В конце концов, человек, вылечивший лестницу, имеет право разок по ней подняться.

К беспорядку в кабинете никто не прикасался. Все было распахнуто. Дверцы книжных шкафов, дверцы в тумбах стола, дверь сейфа. Были выдвинуты все и всяческие ящики, открыты крышки бронзовых старинных чернильниц. Полное впечатление, что большая научная душа вылетела отсюда вон, оставив на полу беспорядочно разбросанные листья черновиков и нарисованную мелом раскоряку.

Я молча наблюдал за Леонидом. Он молча прошелся по кабинету, ни к чему не прикасаясь. Остановился у стола. Посередине его стояла большая фотография Юлии Борисовны. Хорошая фотография. Крупная статная женщина с копною черных распущенных волос.

Черные огромные глаза глядят надменно и уверенно. Подлинная Медея.

– Кто это?

Я сказал.

Он долго рассматривал фотографию, и я уже подготовился к тому, что разговор повернет на семейную дорожку, но ошибся. Будущее Советского Союза волновало моего белорусского друга больше, чем прошлое семьи Хорлиных и Петуховых.

– Насколько я понял, Модест Анатольевич не был согласен со взглядами Солженицына и Сахарова.

– Правильно.

Леонид опустился в низкое кожаное кресло возле глобуса. И то, и другое – адмиральское наследство. Я деликатно примостился на одной из ступенек стремянки, стоящей у входа.

– И в чем же суть несогласия?

Я глубоко вздохнул. Господи, как мне все это неинтересно!

– Чтобы ответить на этот вопрос, надо хотя бы в самых общих чертах обрисовать взгляды Солженицына и Сахарова на эту проблему.

Я остановился. Леонид молчал, давая понять, что с удовольствием посмотрит, как я буду обрисовывать.

– Александр Исаевич считал, что настало историческое время для великого славянского объединения внутри СССР. Не надо, мол, мешать всяким там прибалтам, кавказцам и среднеазиатам, пусть отделяются, пусть строят свои республики и ханства, как у кого получится, а вот русские, белорусы и украинцы должны сплотиться и создать мощное славянское государство.

– Вы считаете, плохая мысль?

– Повторяю, я не считаю ничего. А вот Модест Анатольевич считал эти размышления великого писателя прекраснодушным историко-романтическим бредом. Он любил повторять, что «о поведении на развалинах СССР даже с эстонцами легче будет договориться о чем-либо, чем с хохлами». Он говорил, что если у них, у украинцев, будет один способ избежать подчинения Москве – это перейти в мусульманство, они перейдут.

– Модест Анатольевич любил выражаться броско.

– Что было, то было.

– А о белорусах он что-нибудь говорил?

Я помолчал, честно вспоминая. Сказал от себя:

– Принято почему-то думать, что с белорусами всегда все просто. Они заранее на все согласны, национальные амбиции у них отсутствуют. Мне так не кажется. Вот, например, если я вам сейчас скажу, что