Могло быть и хуже. Истории знаменитых пациентов и их горе-врачей - Йорг Циттлау

Поэтому мы только растерянно качаем головой, когда врач фотографирует своего пациента, находящегося на искусственном питании, чтобы потом продать эти фотографии прессе вместе с выдержками из истории болезни. Так случилось с больным папой Пием XII, и к подобному нарушению врачебной тайны вели низменные мотивы. Ватиканского врача Галеацци-Лизи снедала зависть и непомерное честолюбие, так что бесстыдно выставляя напоказ детали агонии своего пациента, он стремился оказаться в центре всеобщего внимания.

Сейчас как никогда актуален вопрос о достоинстве умирающего, так же как и тема смерти по собственному желанию, эвтаназии. Невыносима мысль, что нашу жизнь против воли могут поддерживать при помощи новейших достижений медицинских технологий. Мурашки бегут от мысли о том, что больная раком Эвита Перон была без ее ведома прооперирована совершенно неизвестным ей врачом. Ей нельзя было умирать, потому что режим ее мужа нуждался в живой Эвите. Тщеславные врачи-карьеристы были готовы воспользоваться любым орудием из доступного им медицинского арсенала — без всякой оглядки на достоинство смертельно больной пациентки. Последние годы знаменитой защитницы прав женщин и жены президента являют собой пример того, какие недостойные средства может применять медицина, чтобы продлить жизнь пациента. А еще они бросают свет на то, как скоро и естественно врачи превращаются в подручных диктатуры, пренебрегающей правами человека.

Здесь уместно остановиться на врачах Третьего Рейха. Их деятельность относится к одной из самых темных сторон в истории медицины, и знают об этом лишь немногие — даже в медицинских кругах. Или не хотят ничего знать? Не так давно среди студентов Берлинского университета имени Гумбольдта был проведен опрос с целью выявить, что они знают о врачебной деятельности в Третьем Рейхе. Девяносто процентов опрошенных сочли Александра Митшерлиха и Фреда Мильке нацистскими докторами, хотя это совершенно не соответствует истине: они, напротив, были медицинскими экспертами на Нюрнбергском процессе. Вряд ли хоть один из этих студентов знал, что нацистский медик был намного более убежденным националистом, чем рядовой немец. Совершенно неверно утверждать, что за такие медицинские преступления того времени, как массовое пресечение «бесполезных жизней» в концентрационных лагерях, ответственны лишь отдельные бессовестные врачи. Уже приход Гитлера к власти был радостно встречен носителями клятвы Гиппократа: сорок пять процентов из них после 1935 года стали членами Национал-социалистической рабочей партии Германии. В том же году две наиболее крупные медицинские организации Германии, Хартманнбунд и Немецкий союз врачей, вступили в тесное сотрудничество с Национал-социалистическим союзом врачей.

В 1934 году вступил в силу закон о предотвращении наследственных заболеваний. Он предусматривал насильственную стерилизацию людей, страдающих слабоумием, шизофренией, эпилепсией, наследственной слепотой или глухотой, тяжелыми формами алкоголизма или имеющих телесные уродства. Согласно этому постановлению около 350 тысяч людей стали бесплодными, и это было сделано совершенно нормальными врачами в совершенно нормальных больницах. Без добровольной помощи бесчисленных медиков были бы невозможны и массовые убийства инвалидов. Первая «дезинфекция», как это мероприятие называлось на чиновничьем языке, произошла в 1940 году в Бранденбурге. Инвалидов умертвили моноксидом углерода в одной из душевых, превращенных в газовую камеру. Медики в богадельнях, приютах и неврологических клиниках добровольно содействовали этому, прекрасно зная, что ожидает их пациентов.

Немало врачей прибегали к явному двуличию ради собственного обогащения. Они до последнего поддерживали нацистский режим, а после войны утверждали, что всегда были его противниками. К таким принадлежал известный хирург Фердинанд Зауэрбрух. Главный врач берлинской «Charit»{4} в кругу близких осуждал антисемитизм и эвтаназию и в то же время был главным врачом вермахта, и к числу его пациентов принадлежали Гитлер и Геббельс. Врачи играли немаловажную роль и в непосредственном окружении Гитлера, который страдал от бесчисленных болезней. Наиболее влиятельным из них был доктор Тео Морелль, тучный гигант с черными волосами, явно далекий от образа «истинного арийца». Но Морелль был знаменит тем, что, до отказа напичкав своего пациента лекарствами, мог быстро поставить его на ноги. Едва ли кто-нибудь еще мог так элегантно и безболезненно сделать укол, как он. Именно его своеобразная репутация и привлекла Гитлера: фюреру нужен был тот, кто мог в кратчайшие сроки вернуть ему работоспособность. Для врача же встреча с фюрером была большой удачей. Он содержал успешную практику, но в тени славы Гитлера его известность могла многократно умножиться, так что он с самолюбивым удовольствием принял приглашение на должность личного врача фюрера. Он наслаждался тем, что его лицо все чаще мелькало в газетах на одних фотографиях с фюрером. Могущественнейший человек Германии безгранично доверял Мореллю, в то время как всех остальных врачей называл идиотами. В 1937 году Морелль, которого многие коллеги считали шарлатаном, был приглашен на Нюрнбергский съезд нацистской партии самим Гитлером.

Как врач, Морелль неплохо выполнял возлагавшуюся на него задачу: фармацевтическими средствами держал Гитлера «под парами». Но во время войны диктатор был занят куда более глобальными вопросами, чем собственное здоровье. Пришлось Мореллю пристрастить своего пациента к более сильным наркотикам, в том числе к психотропным веществам. Понятно, что в последние годы войны Гитлер впадал во все более серьезную наркотическую зависимость и был чрезвычайно измотан психически. Возникает вопрос, насколько диктатор был дееспособен в последние годы войны. В случае Гитлера этот вопрос предпочитают обходить стороной. Почувствуем ли мы моральное удовлетворение, узнав, что часть вины за массовые убийства лежит и на его враче?

Не стоит, наконец, забывать о том, что, будучи личным врачом Гитлера, Морелль имел возможность надолго или даже навсегда вывести того из игры. Никто другой в то время не был так приближен к Гитлеру, никто постоянно не носил с собой инструмента для возможного убийства, никто не мог бы так легко скрыть следы преступления. Сколько людей могло быть спасено, если бы врачом Гитлера был не доктор Морелль?…

Но можно ли вообще так рассуждать? Вправе ли врач убивать своего пациента, чтобы избавить человечество от происходящих по его вине бед? Не стоит всегда опрометчиво отвечать на этот вопрос утвердительно. Потому что тогда мы снова приписываем врачу роль, не предусмотренную клятвой Гиппократа, — роль, которую ему лучше никогда не играть.

Палата четвертого класса районной больницы в Гааге выглядела безрадостно: тесно составленные десять кроватей, осыпающаяся штукатурка, окна без занавесок, которые могли бы защитить больных от любопытных взглядов. Содержание большинства пациентов оплачивала благотворительная касса. Однако один из них платил за себя сам — это был Винсент Ван Гог.