Спаси меня, вальс - Зельда Фицджеральд

Еще один неопрятный фантом появился в дверях. Тишину нарушали лишь старательно подавляемые истерические всхлипывания.

— Он так выглядит, потому что после операции, — торопливо произнес Дэвид.

Судья ощетинился.

— Ему удалили глотку, — в страхе сказал Дэвид, ища глаза на оплывшем лице. К счастью, его приятели вроде бы прислушались к тому, что он говорил.

— Совсем немой, — вдохновенно соврала Алабама.

— Очень рад этому, — с непроницаемым видом отозвался Судья.

В его тоне можно было различить враждебную ноту, однако он с очевидным удовольствием воспринял известие о невозможности вести беседу.

— Не могу произнести ни слова, — неожиданно вырвалось у фантома. — Я немой.

«Ну вот, — подумала Алабама, — это конец. Что теперь будет?»

Мисс Милли заговорила о том, что от морского соленого воздуха быстро чернеет столовое серебро. Судья не сводил с дочери сурового взгляда. Необходимость в словах отпала благодаря причудливой, но не требующей никаких объяснений карманьоле вокруг стола. В сущности, это была не пляска, а некие попытки преодолеть растительное состояние, перемежаемое торжествующими пеанами, которые состояли из похлопываний по спине и зычных призывов присоединиться к празднику жизни. Судью и мисс Милли тотчас радушно включили в число приглашаемых.

— Похоже на фриз, сценка на греческом фризе, — ни к кому не обращаясь, сказала мисс Милли.

— Не очень познавательно, — добавил Судья.

В изнеможении молодые люди раскачивались, едва удерживаясь на ногах.

— Нам бы двадцать долларов, — выдохнула эта аморфная масса, — мы бы в придорожную гостиницу. Но если у Дэвида нет, нам придется еще немного побыть тут.

— А, — произнес потрясенный Дэвид.

— Мама, — подала голос Алабама, — ты не могла бы одолжить нам двадцать долларов, а завтра мы возьмем деньги в банке…

— Конечно, дорогая. Кошелек наверху в ящике комода. Как жаль, что вашим друзьям пора уходить; похоже, им тут совсем неплохо, — рассеянно проговорила она.

Напряжение спало. Мирное стрекотание сверчков, словно хруст только что сорванного салата, изгнало из гостиной даже намек на диссонанс. Лягушки хрипло квакали на лугу, где обычно цвел золотарник. Все семейство настроилось на вечернюю колыбельную, долетавшую сквозь дубовую крону.

— Спасены, — вздохнула Алабама, когда они с Дэвидом уютно устроились на своей экзотической кровати.

— Да уж, — отозвался Дэвид, — кажется, обошлось.

По всей Бостон-Пост-роуд катили в автомобилях люди, уверенные, что обойдется, даже если они напьются, и им не грозит врезаться в пожарный кран, грузовик или старые каменные стены. Полицейские тоже предпочитали думать, что обойдется, и никого не арестовывали.

В три часа ночи Найтов разбудил громоподобный шепот — со стороны газона.

Прошел час, с тех пор как Дэвид оделся и спустился вниз. Шум нарастал волнами.

— Ну-ну, я выпью с вами, только постарайтесь поменьше шуметь, — донесся до Алабамы голос Дэвида, пока она аккуратно натягивала на себя одежду.

Что-то непременно случится; к тому же имело смысл выглядеть получше на случай прибытия полиции. Похоже, компания расположилась на кухне. Алабама со злостью просунула голову в дверь.

— Эй, Алабама! — окликнул ее Дэвид. — Я советую тебе не совать нос куда не надо. Ничего лучше не могу придумать… — хриплым шепотом доверительно произнес он, как актер — реплику для зрителей.

Алабама в ярости осмотрела всю в красных пятнах кухню.

— Заткнись! — крикнула она.

— Послушай, Алабама…

— Это ты все время твердишь, что мы должны вести себя достойно, а сам… полюбуйся на себя!

— С ним все нормально. Дэвид в полном порядке, — пробормотал лежавший ничком гость.

— А если сюда заглянет мой отец? Что он скажет о вашем порядке? — Алабама обвела рукой разгромленную кухню. — Это еще что за банки? — гневно продолжала она.

— Томатный сок. Он тебя отрезвит. Я как раз угощал им наших гостей, — пустился в объяснения Дэвид. — Сначала томатный сок, потом джин.

Алабама попыталась отобрать у Дэвида бутылку.

— Дай мне.

Дэвид оттолкнул ее, и она отлетела к двери. Чтобы избежать треска — если дверь сломается, — Алабама сумела на лету перегруппироваться, но сильно ударилась о косяк, да еще получила удар в лицо крутящейся дверью. Платье обагрилось потоками крови из носа, хлынувшей, словно нефть из новой скважины.

— Посмотрю, нет ли бифштекса в морозилке, — деловито произнес Дэвид. — А ты давай под холодную воду. Сколько сможешь не дышать.

К тому времени, когда кухня кое-как была приведена в порядок, коннектикутский рассвет, словно из пожарного шланга, оросил землю. Гости, спотыкаясь, побрели спать в гостиницу. А Алабама и Дэвид с печальным видом разглядывали синяки под глазами Алабамы.

— Они решат, что это я ударил тебя, — сказал Дэвид.

— Естественно — и мои слова ничего не изменят.

— Думаешь, если они увидят нас вместе, то поверят в это?

— Люди всегда верят в самое невероятное.

Судья и мисс Милли спустились вниз к завтраку. В окружении вонючих гор из мокрых окурков они ждали, пока Танка палил бекон в предчувствии беды. Сидеть было практически негде — повсюду липкие высохшие пятна от джина и апельсинового сока.

У Алабамы голова болела так, словно внутри черепа жарили воздушную кукурузу. Синяки она попыталась скрыть под толстым слоем пудры, отчего казалось, что кожа у нее жутко шелушится.

— Доброе утро, — жизнерадостно проговорила Алабама.

Судья от неожиданности мигнул.

— Алабама, — сказал он, — помнишь, мы хотели позвонить Джоанне — мы с мамой решили, что лучше это сделать сегодня. Ей нужно помочь с ребенком.

— Да, сэр.

Алабама предвидела реакцию родителей, однако внутри у нее все перевернулось. Ей было известно, что нельзя вечно навязывать другим людям свое мнение о себе — рано или поздно все равно сталкиваешься с тем, что думают о тебе другие.

«Что ж! — мысленно воскликнула она. — У родителей нет права призывать своих детей к ответу за то, что они старательно внушали им, пока те не могли еще возражать!»

— А поскольку, — продолжал Судья, — ты и твоя сестра, похоже, не в ладах, мы решили, что поедем к ней без тебя, завтра утром.

Алабама сидела молча, разглядывая оставшиеся с ночи горы мусора.

«Надеюсь, Джоанна сполна вознаградит их пристойным поведением и россказнями о том, как трудно теперь жить, — продолжала Алабама свой горький мысленный монолог. — И хорошенько отделает нас, чтобы покрасоваться перед ними. Наверняка изобразит нас этакими черными демонами».