Воспитание воли - Жюль Пэйо

сказать, более объемистый и более интенсивный, — выступает на первый план в нашем сознании, оставляя в тени сопутствующую ему идею. Мы видели выше примеры, когда идея, бывшая раньше холодною, внезапно возбуждает такую сильную эмоцию, что с этой минуты идея уже не может возникнуть в сознании, не вызвав тотчас же воспоминания эмоции, — воспоминание, которое в сущности есть та же эмоция, только в зародыше. Я по крайней мере могу сказать о себе, что со дня случая, оставившего во мне такое сильное впечатление4, стоит мне только представить себя скользящим по склону крутого обрыва, как я уже чувствую головокружение. Ассоциация между идеей и эмоцией, раньше мне неизвестной, на мое несчастье сделалась автоматичной с одного раза. Спрашивается, можно ли подобные ассоциации создавать искусственно? Если бы ответ был отрицательный, то не могло бы быть и речи о воспитании воли. Однако ж мы только что видели, что всякое воспитание основано на этой возможности. Но вопрос: может ли молодой человек, студент, вполне располагающий собой, никому не обязанный отчетом, попытаться за свой собственный страх и счет сделать то, что делали для него родители и наставники? Если нет, то самовоспитание — велик невозможная.

Бесспорно, что такие ассоциации создаются нелегко. Несомненно и то, что они требуют времени и настойчивых усилий. Но что они возможны, это нам кажется еще более несомненным. В этой возможности наше освобождение. Утверждать, что она существует, значит утверждать, что мы свободны. И мы, не колеблясь, говорим да, мы свободны. Каждый из нас может, если захочет, связать с представлением, например, неприятной работы такие чувства, которые с течением времени сделают ее приятною. Мы говорим: чувства, а не чувство, потому что у человека, занимающегося умственным трудом, идея ассоциируется обыкновенно не с одной, а с многими эмоциями. Кроме того, такие ассоциации редко бывают результатом единичного опыта, как в вышеприведенном примере. Образование ассоциации напоминает процесс рисования: рисунок создается отдельными, последовательными штрихами. Каждое новое повторение ассоциации, в силу закона привычки, начинающего действовать с первого же раза, оставляет в нашем сознании как бы общий набросок рисунка; решительные штрихи, сделанные в момент полной энергии, закончат рисунок в главных чертах, а затем постепенные терпеливые подправки дадут ему последнюю отделку.

Этот медленный, кропотливый труд необходим, ибо работа мысли, — когда последняя работает одна, без поддержки, — до такой степени противоречит человеческой природе, молодому человеку бывает так трудно подолгу напрягать внимание, что для того, чтобы он мог успешно бороться с тем чувством отвращения, какое возбуждает в нем это состояние неподвижности и в особенности сосредоточение внимания на голой идее, он должен приковать к ней крепкой цепью ассоциации все эмоциональные силы, которые могут поддержать его волю в ее противодействии роковому могуществу человеческой косности и лени.

Так, если мы проследим, что поддерживает нашу энергию в долгие часы того утомительного и скучного труда, какого требует, например, обработка длинного сочинения (если мы отдаемся ему всем сердцем), то увидим, что тут действует целая могущественная коалиция чувств, направленных к одной и той же цели: во-первых, живое ощущение собственной энергии, непосредственно вытекающее из самого процесса труда; затем глубокая радость познания истины, являющаяся наградой размышления; далее чувство собственного превосходства, какое дает нам преследование возвышенной цели; ощущение силы, физического благосостояния, являющееся результатом направленной и с начала до конца полезной деятельности. Прибавьте к этим могущественным двигателям сознание того уважения, какое вы возбуждаете к себе со стороны людей праздных, следящих за вами частью с полным сочувствием, частью не без примеси зависти; глубокое наслаждение чувствовать, как постепенно расширяется ваш умственный горизонт, не говоря уже об удовлетворении самолюбия, честолюбия, и об удовольствии видеть радость дорогих вам людей. Прибавьте, наконец, более высокие двигатели: любовь к человечеству, сознание той пользы, какую вы можете принести молодежи, блуждающей в потемках, потому что никто до сих пор не указал ей дороги к высшему искусству — искусству управлять собой. В эгоистических чувствах настоящего и будущего, в чувствах альтруистических, бескорыстных, мы имеем целое сокровище влечений, эмоций, страстей, которые мы можем призвать к себе на помощь, которые, по нашему желанию, сольются в одну могучую, до этого разбросанную силу и сделают то, что цель, казавшаяся нам раньше холодной и отталкивающей, превратится в живую, привлекательную цель. Весь наш энтузиазм, всю теплоту нашего сердца мы отдадим этой цели; мы разукрасим ее, как украшает любимую девушку влюбленный своими грезами, пылом своих желаний, с той разницей, что у влюбленного такое перенесение собственных иллюзий на их объект совершается бессознательно, а у нас оно будет сознательным, сделается по нашему желанию и только с течением времени станет самопроизвольным.

Как! Скряга в своей любви к деньгам доходит до того, что жертвует ей своим здоровьем, удовольствиями, даже честностью, а мы не сможем настолько полюбить такое благородное дело, как умственный труд, чтобы заставить себя жертвовать ему ежедневно по несколько часов, которые мы отнимем у своей лени! Какой-нибудь торговец поднимается изо дня в день с пяти часов утра и все свое время до девяти вечера отдает в распоряжение своих клиентов, поддерживаемый одной только надеждой, что когда-нибудь под старость он переедет в деревню и заживет на полном покое, а наша молодежь остановится перед перспективой проводить ежедневно каких-нибудь пять часов за рабочим столом, чтобы обеспечить себе в настоящем и будущем все неисчислимые радости высокой умственной культуры! Если бы даже сама по себе работа была неприятна, она всегда приятна, — а когда ее делают от чистого сердца — то можно быть уверенным (закон ассоциаций идей нам в этом подтверждение), что сила привычки скоро облегчит тягость усилия и в конце концов сделает его приятным.

В сущности мы имеем самую широкую возможность, пользуясь содействием ассоциаций, делать для себя привлекательным то, что раньше нас отталкивало. И прежде всего мы можем обогащать, делать более сложными чувства, благоприятствующие развитию нашей воли, мы можем усложнять их до неузнаваемости. Взять хоть чувство мистика, у которого, по выражению святого Франциска Сальского, «душа исчезает и растворяется в Боге». Кто бы узнал в этом сладостном чувстве синтез того страха первобытного человека, когда без одежды, безоружный перед лицом окружающей его, неизмеримо сильнейшей природы, он испытывает живое чувство своего бессилия и ужаса перед ее таинственной мощью? Да одним словом, начиная с того чувства, какое вызывается в нашей душе сознанием краткости человеческой жизни, — «этого ускользания часа за часом, этого незаметного, но если вдуматься — безумного бега, этого бесконечного дефилирования крохотных секунд, которые толкают друг