Мой лучший учитель - Эл Найтингейл

— Да нет, я сам написал, — поделился меж тем Бондарев. — Просто вот решил с тобой посидеть. Тебе что, жалко?

Да нисколечки.

Тем более, что в этот момент в аудиторию вошел Валентин Петрович. И я моментально забыла обо всем на свете. Видела только его и немного завидовала самой себе. Неужели эти твердые чувственные губы целовали меня вчера? Эти сильные руки, теперь обтянутые тонким свитером, ласкали меня?

Неловко поерзала на стуле, и это движение не укрылось от Бондарева.

— Мне тоже не нравятся эти жесткие сиденья, жопа плющится, — решил пооткровенничать он. Пусть шепотом, но Валентин Петрович перевел на нас заинтересованный взгляд. — Гораздо удобнее сидеть на мягком диване или в кресле.

— Ничего у меня не плющится, — возразила я, не отводя взволнованного взгляда от Валентина Петровича. — Мне вообще очень удобно.

— А, ну тогда ладно, — важно заметил Бондарев. — У тебя зад что надо, Комарова, пышный. На нем наверняка сидеть удобнее.

В другой момент я бы возмутилась, но тогда бы точно рассердила Валентина Петровича, он и без того смотрел на меня, нахмурившись. А этот Бондарев — с чего он решил, будто лекция ― самое время обсуждать мой зад? Ничего он не пышный, такой себе, обычный зад. А нервничаю и ерзаю я по иному поводу…

Хорошо хоть, Бондарев про вибротрусики не знает.

— Ирина Комарова, кажется, желает рассказать нам о литературе Древнего мира, — настойчиво проговорил Валентин Петрович, неотрывно глядя мне в глаза. — Прошу, побалуйте нас своим вниманием.

Да что это с ним? Почему смотрит так подозрительно и холодно? Неужели приревновал к Олегу? Да ну, нет, бред какой-то. Уж не знаю, с чего вдруг Бондарева завел мой зад (не замечал, не замечал столько времени, и вдруг нате, пожалуйста), но Валентин Петрович уж точно не стал бы ревновать к этому прыщавому подростку.

Что же касается меня, я вовсе не горела желанием выходить  на доклад. А все эти проклятущие трусики! Пусть они не были включены, эта самая подкладка в виде мягкой подушечки, сильно смущала. При ходьбе я чувствовала, как выпуклость прилегает к промежности. Как касается клитора. Какая тут может быть литература древности?

— Можно ответить с места? — взмолилась я.

Валентин Петрович усмехнулся с загадочной улыбкой. Кажется, он прекрасно понимал мои чувства и ощущения и, пожалуй, даже наслаждался этим.

— Хорошо, Комарова, отвечайте с места, — милостиво разрешил он.

— В период с тридцатого века до нашей эры и до третьего века нашей эры  в Древнем мире существовали и активно развивались различные литературные жанры, — наизусть начала я. И пусть вечер выдался бурным, подготовиться к любимому предмету не забыла. — Поучения, священные гимны, сказки, поэмы, биографии, басни, религиозные тексты, пословицы, поэзия, пророчества. Произведения тесно связаны с фольклором. Часто в литературные тексты входили песни из фольклора.

— Приведите пример, — попросил препод. — Какие труды древности больше запомнились и понравились вам?

Интересно, а «Камасутру» можно считать произведением? Мне кажется, вполне. Вот только я ни за что в жизни не созналась бы в том, что изучила и даже кое-что заметила из этого поистине грандиозного труда древности. Хотя, интересно было бы посмотреть на лицо Валентина Петровича, начни я рассказывать подробности.

— Что такое, Комарова? — Валентин, мой секси-препод подошел с изумленным выражением на породистом лице. Боже, до чего же мне хотелось сейчас коснуться этого волевого подбородка, почувствовать дурманящий вкус губ. Прижаться к этой крепкой груди и вдохнуть будоражащий цитрусовый аромат парфюма. — Вы выглядите такой загадочной.

— Правда?.. — спросила и с удивлением отметила, что голос стал немного хриплым, возбужденным. Ну как можно думать об учебе, когда тебя приковал взглядом такой сексуальный препод? Это он сделал меня такой, превратил серую мышку и дерзкую извращенку, готовую завести речь о «Камасутре» на уроках литературы. — Странно, я не замечаю ничего такого…

Темные дуги бровей Валентина Петровича насмешливо взлетели.

— Неужели? —  поинтересовался он, стоя неприлично близко. Так близко, что качнись я вперед, и окажусь прижатой к его груди. — Что ж, продолжайте, Комарова, вы ведь подготовились к занятиям?

Я нервно сглотнула, не слишком понимая, о каких именно занятиях идет речь. Он спрашивал про литературу или про то, надет ли на мне его подарок?

— Да, — ответила про все сразу. — Из произведений древности мне больше всего запомнилась греческая литература. А именно поэмы  «Илиада» и «Одиссея» Гомера.

— Хороший выбор, — похвалили меня. Валентин Петрович, словно невзначай, коснулся моих волос. — Продолжайте. Что именно вам запомнилось?

Вообще-то вчерашний вечер, который мне не забыть ни за что на свете.  Таких ярких, незабываемых впечатлений я не получала ни от одной книги. Конечно, труды древности — это круто, но секс с любимым мужчиной куда интереснее…

О чем это я?

— «Илиада» — древнейший из сохранившихся памятников древнегреческой литературы, эпическая поэма, которая описывает события Троянской войны. В её основу легли фольклорные сказания о подвигах древних героев…

И тут вдруг ожили трусики…

— Ох!.. — не сдержалась я, почувствовав вибрацию в самом деликатном месте. Схватилась за край парты и, открыв рот, с шумом вдохнула воздух. Наверное, я походила сейчас на рыбу, выброшенную на берег.

— Продолжайте, Комарова, — потребовал препод.

Это что, наказание за отказ остаться у него на ночь? Или поощрение за хорошо усвоенный материал? Я точно не знала, но не могла сдержать собственные ощущения. Волны удовольствия накатывали одна за другой, помимо воли разума, требовавшего немедленно прекратить.

— Действие «Илиады» относится к последним месяцам десятилетней осады Трои ахейцами… — мой голос дрожал, как и вся я.  Страшно было оглянуться и понять, что все в зале пристально смотрят  и понимают, что именно происходит. Мне почему-то казалось, будто все знают, что серая мышка Ирина Комарова вот-вот кончит. — В «Илиаде» описывается эпизод из истории, который охватывает незначительный промежуток времени… Можно выйти?!

Я больше не могла сдерживаться. Вибрации в трусиках становились настойчивее, сдерживать стоны удовольствия становилось все невыносимее. Конечно, никто не мог видеть, что происходит со мной на самом деле, только я и Валентин Петрович знали правду. Наверное, если бы я сейчас восторженно вскрикнула и осела на пол, мне бы просто вызвали скорую. Не хотелось доводить до этого…

— Очень нужно? — уточнил Валентин Петрович, склонившись так близко, что я почувствовала его теплое дыхание на своей шее.

Еще бы немного, и я притянула его к себе, и тогда бы точно кончила на виду у всей группы. Вот бы было о чем посплетничать Кузнецовой с подружками.