Тайна лабиринта. Как была прочитана забытая письменность - Маргалит Фокс

К людям, чей ум Кобер не уважала (а таких было много), она теряла всякий интерес. В 1947 году в письме к коллеге она излила свое презрение на Бедржиха Грозного. Этот выдающийся чешский лингвист сделал себе имя дешифровкой хеттского письма в 1915–1917 годах и затем попытками справиться с минойским. “Кажется, все нянчатся с Грозным, – писала Кобер. – Я думаю, это оттого, что… никто и подумать не мог, что человек с репутацией Грозного может быть так глуп”.

Однако она безжалостна и к себе. В 1947 году она отправила редактору журнала “Классикал уикли” свою лекцию о критской письменности, которую тот запросил для публикации:

Кобер жила своей работой. Она никогда не была замужем, и нет свидетельств, что она была когда-либо влюблена. После смерти отца (от рака желудка) в 1935 году и с уходом из семьи повзрослевшего брата она жила с матерью в доме, который купила в бруклинском районе Флэтбаш. Вечер за вечером, после занятий и проверки студенческих работ, она приступала к делу всей своей жизни: к дешифровке линейного письма Б.

Кобер не готовила и не читала лекций о линейном письме Б до начала 40-х годов, но ее бумаги свидетельствуют, что она начала решать задачу задолго до этого. “Я работаю над задачами, которые передо мной ставит минойская письменность… уже около десяти лет и иногда чувствую себя одинокой”, – написала она в январе 1941 года редактору “Американского археологического журнала” Мэри Свиндлер.

В дешифровку линейного письма Б, в отличие от Эванса, пользовавшегося нестрогим, построенным на разрозненных наблюдениях методом, Кобер привнесла рационализм. Начала она в 30-х годах с анализа частоты встречаемости. Она собирала для каждого знака письменности статистику “того же рода, которая используется при дешифровке и декодировании секретных сообщений”.

Всякий, кто пытался решить криптограмму в воскресной газете, сталкивался с анализом частотности. В простом случае анализ предполагает подсчет количества повторений каждого знака в отдельных контекстах. Если текст достаточно длинный, частота употребления того или иного знака отражает частоту его употребления в языке в целом. Именно при помощи анализа частотности Шерлок Холмс прочитал зашифрованное сообщение в рассказе “Пляшущие человечки”. (Шрифт здесь несколько отличается от оригинала, но содержание сообщения то же):

Холмс пояснил доктору Ватсону и инспектору полиции: “Как вы знаете, Е – наиболее часто встречающаяся буква в английском алфавите, и ее наличие так заметно, что даже в коротком сообщении мы ожидаем увидеть ее неоднократно”. Холмс сразу понял, что чаще прочих употребляемый в шифре знак – это Е. Что касается остальной части алфавита, “то, грубо говоря, T, A, O, I, N, S, H, R, D и L – вот последовательность, в которой появляются буквы”. (Сообщение гласило: “Илси, готовься к смерти”. К счастью, женщина осталась в живых.)

Каждый язык обладает собственными характеристиками частотности, и этот факт важен для дешифровки. Так, в немецком наиболее распространены следующие буквы (в порядке убывания): E, N, I, R, S, T, A, H, D, U, L, а во французском – E, A, S, T, I, R, N, U, L, O, D. Таким образом, для разгадки шифра, построенного по принципу простого замещения, умеренно опытный исследователь может прибегнуть к анализу частотности, чтобы сначала идентифицировать язык (если известна частота употребления в этом языке), а затем взломать шифр.

Для анализа частоты употребления, если серьезно подходить к делу, нужен зашифрованный текст длины достаточной для того, чтобы обеспечить статистически значимую выборку. Но перед Кобер и другими исследователями линейного письма Б стояла непреодолимая преграда: Эванс был упрям, как это бывает со стариками, и отказывался делиться табличками. В начале 30-х годов, когда Кобер обратила внимание на критское письмо, ученым была доступна горстка надписей, которые Эванс опубликовал в 1909 году в первом томе Scripta Minoa, а также небольшая подборка надписей, против воли Эванса опубликованная финским ученым Йоханнесом Сундваллом – thesaurus absconditus, как ее называли исследователи. В целом получилось менее 100 надписей – едва ли 1/20 доля того, что Эванс нашел в Кноссе. Как можно браться за дешифровку, имея так мало материала?

Каждый язык хранит “угли” – слова, топонимы – древних языков, на которых говорили жители этой местности. Хотя эти “угли” едва различимы, они могут осветить историю. В западногерманском языке, известном как английский, мы можем найти следы вторжения Юлия Цезаря в I веке до н. э. на Британские острова: об этом свидетельствуют такие слова, как wine (“вино”, от лат. vinum) и anchor (“якорь”, от лат. ancora). Мы наблюдаем присутствие кельтов, населявших Британию до римлян и некоторое время после них, благодаря таким топонимам, как Корнуолл, Девон и Лондон. Заметно и наследие викингов: многие английские слова, начинающиеся со sk-, например skill [умение, способность], skin [кожа] и skirt [юбка], имеют скандинавское происхождение. И так далее.

Руководствуясь этим принципом, можно было сделать лингвистический “рентген” позднего эгейского языка и различить под его “пеплом” “угли” языка минойцев. Поэтому Алиса Кобер начала с досконального изучения языка, который хорошо знала – с греческого языка классического периода. С начала 30-х годов она искала в греческом следы эпохи, когда в этот регион еще не пришли носители греческого языка.

Составляя список слов догреческого происхождения, Кобер в 1942 году писала, что он “будет иметь большое значение для ученых, которые пытаются сформулировать принципы, лежащие в основе языка или языков догреческой Греции или минойской письменности”. Сами по себе эти пережитки не могли бы подтвердить, что минойский язык существовал – исследовательница была слишком искушена, чтобы так думать. Но они могли бы натолкнуть на догадку, какова структура слов этого языка. Только у Гомера, писала Кобер, количество догреческих слов приближается к “нескольким тысячам”.