Алло, Люся, это я! - Виктор Коклюшкин

(См. продолжение: «Таинственная яма»)

Было лето… август. Меня вызвал начальник и сказал: «В Можайском районе при прокладке коллектора наткнулись на кирпичную кладку. Толик завтра съездит туда, а ты съезди с ним». «Я-то зачем, он – археолог». «На всякий случай», – пояснил начальник.

Я всегда был на всякий случай: в министерство на совещание, в ГлавАПУ, в исполком… Плохо, когда тебе много доверяют, я даже свой первый рассказ назвал «Трудно быть хорошим человеком».

Утром следующего дня мы встретились с Толиком на платформе. Он был задумчив и хмур. С первого дня работы, а устроились мы почти одновременно – меня занесло из издательства «Лесная промышленность», а Толика – аж из музея Кремля, он был хмур, говорил с ухмылкой и язвил довольно остроумно; не так, конечно, колко, как Галина, которой пришлось покинуть Музей изобразительных искусств и с моей же опять помощью сесть за стол искусствоведа. Если я еще скажу, что она была падчерицей Галича и к нам в полуподземелье иногда раздавались звонки из Парижа, после чего приходили крепкие ребята проверять электропроводку или отопление, то собьюсь с курса. А если я еще расскажу, что предыдущий искусствовед вышла замуж за студента школы международного рабочего движения, который после смены власти в Анголе стал министром, и хотела полететь туда со своей собакой дворняжкой, а прежде чем сесть в самолет, выпустила ее из клетки погулять, а та, испугавшись взлетного шума, чесанула в ближайший лес; и о том, что, прилетая в Москву, бывший искусствовед все пыталась ее найти, читатель совсем запутается, терпение его истончится, и он не узнает, что же было дальше.

А дальше… Когда сам-то в командировку едешь – книжку читаешь, в окошко смотришь, будто билет купил не на полтора-два часа пути, а на полтора-два часа покоя. А тут сидит Толик напротив меня и давит своим состоянием, хоть с полдороги из вагона выскакивай.

Доехали мы до Можайска, а там, на станции, такого я нигде не видел: портвейн в разлив продавали пивными кружками. Открывала тетка пузатую трехлитровую банку, чем-то на нее саму похожую, сковыривала металлическую блестящую крышку и пузырила в пивные кружки. А уж мужики-то как возносились, зазнавались друг перед другом с большой кружкой в руке, полной бордовой жидкости. Ну, потянул меня Толик в буфет сигарет купить – каких именно сигарет, я понял, увидев кружки. А он помягчел, разговорчивый стал.

«Я, – говорит, – немножко, голова что-то болит, простудился». Я ему: «Нам же сначала в отдел культуры – от тебя будет пахнуть». Он продуманно: «А я заходить не буду, ты сам сходишь».

К прилавку очередь… Тогда времена такие были: если очереди нет – значит, ничего нет. Взял Толик кружку и, смотрю, вписался в окружающую действительность, будто и был тут. Я давно заметил, что налет интеллигентности с некоторых смывается, словно макияж с женского лица. А в некоторых наоборот – при соответствующих обстоятельствах проявляется нечто благородное и вдохновенное. Упрется простак и тихоня в своем убеждении, и будто гордость его древних предков, неизвестных ему, поднимается в генах.

Выпил Толик кружку, закусил и, чувствую, уходить отсюда не собирается, корнями прорастает. Я говорю: «Пойдем, нам еще на место ехать». А он мне великодушно: «Езжай один!» Тут я понял, почему меня послал начальник, и говорю: «Нет, сначала съездим, посмотрим!..»

Погода была солнечная, спокойная, а тут, в маленьком Можайске, еще солнечнее и спокойнее. В районных городках, кажется, и время медленнее идет, и самолеты в небе медленнее летают, смотришь в небо, а он летит, летит… Вот только грузовики громче грохочут на улицах почему-то.

Заведующая отделом культуры была похожа на учительницу младших классов, которой нужно не много знаний, а много терпения. Рассказала то, что я уже знал, и чуть ли не с обидой добавила: «Откуда там кирпичи-то, там – поле?» «Разберемся», – пообещал я, больше заботясь, как бы уберечь ее от встречи с археологом.

Уазик поджидал у подъезда. Толик беседовал с водителем, благодарно вспоминая портвейн и не подозревая, что машина исполкомовская. Я заметил неловкость водителя, бодро сказал: «Жарко сегодня!» И мы поехали.

Перезвякивались лопаты на полу между сиденьями, я, глядя в окно, громко хвалил местные просторы, чтобы забить в памяти шофера впечатление от беседы с археологом, а серая коробочка автомобиля, пыля, мчала нас к таинственной яме.

Тот день я помню, словно не был участником, а смотрел на широком экране цветной фильм – поля, белесое небо, человеческие жилища, грустные и беззащитные под августовским солнцем…

Яма была неглубока и из нее виднелся кирпичный свод, как лысина на затылке. Я знал одного археолога – он загодя дрожал от возбуждения; знал другого – тот смаковал секунды и на черепки глядел, как в глаза любимой женщины, кстати сказать, любимой женщины у него не было. Толик же сначала долго не отходил от автомобиля, прячась в его неверной тени, а когда подошел, заглянул в яму с отвращением. Лопату он держал, будто готовился вот-вот передать ее кому-то. Передавать было некому – у меня была, а водитель Саша, глянув в раскопки не увидев ничего интересного, сказал, что заедет за нами к обеду, и укатил.

Ни реки рядом, ни деревца – откуда здесь в земле кирпичный свод? Толик, чтобы показать свою значимость, сказал: «Кирпич – шестнадцатый век… или семнадцатый». Я начал копать. Он, помедлив, тоже стал выбрасывать землю с другой стороны. Минут через десять у него вместе с землей вылетела и лопата.

Мы вылезли. Кирпичная плешь стала шире, но предназначения своего не раскрыла. Перекурив, взялись опять за лопаты, Толик сопел, морщился и наконец выдал неожиданную фразу: «По-моему, мы сортир раскапываем». «Почему?» – удивился я. «Говном пахнет!» – ошарашил он. Я говорю: «Ты чего – семнадцатый век!». «Точно пахнет!» – сказал археолог. Я посмотрел на него внимательнее и ахнул: «У тебя же все руки в дерьме!». «Где?!» – он глянул на свои руки и выронил лопату, ручка ее была испачкана. Догадка явилась тут же: когда археолог первый раз вышвырнул лопату, она угодила в нежеланное.

Я, сопереживая, смотрел на Толика, а он тер руки об траву, тер их землей. Вероятно, он был из тех, кому нельзя нарушать нравственные законы (некоторым, я заметил, хоть бы хны, а кой-кому за лишнюю рюмку от судьбы пинок в зад – злая насмешка), а он и к поезду пришел злой, видимо, с женой поцапался, и тут…

Любопытство меня не терзало, но надо было как-то доделать дело. А тут и Саша явился: «Я за вами обедать!»

Колхозная столовая работала два часа в день, и было там только два блюда: щи и мясо с макаронами. Однако щи были наваристые, а мясо свежее. Уж сколько раз приходилось в помпезных стенах жевать неаппетитное, а все равно мнится, что чем богаче обстановка, тем вкуснее и питательнее будет еда; все равно чудится, что чем богаче и моднее одет человек, тем он умней и загадочней, что толстяк – непременно добр, а худой…