Давайте, девочки - Евгений Будинас

Хотя про много-много лет – полноте! Возраст здесь не помеха – ни ее, ни, тем более, его.

Уж чего он до сих пор не успел ощутить, так это своего возраста.

2

Оставаясь в душе мальчишкой, Рыжюкас, даже когда заглядывал в собственный паспорт, не мог поверить, что ему уже столько накрутило. И на друзей, замечая у них признаки обветшания, смотрел с удивлением, не говоря уж про студенческих подруг.

Совсем недавно одна из них (подруги всегда были чуток его старше) пригласила Рыжюкаса в ресторан на «девичник» по случаю ее дня рождения. Тряхнуть стариной. Он и пошел, утратив бдительность. И только когда с радостными воплями «Ура!.. Рыжий!.. Сейчас мы будем танцевать!» ему навстречу кинулась орава принаряженных, напомаженных, безразмерно располневших или безмерно высохших «студенческих подруг» с чудовищными седыми космами на головах, да еще и беззубо шипящих, он понял, что вляпался, попав не на день рождения, а на юбилей.

К счастью, его как почетного гостя усадили к родственникам юбилярши, среди которых оказалась и ее внучка – первокурсница журфака.

Они сидели рядом, легко нашли общий язык в критической оценке происходящего за столом, после чего – со всеми предосторожностями – тихонько слиняли, отправившись к нему в студию – знакомить юное и трепетное создание с тем, как «неприкаянно и одиноко» живут известные писатели. Тут уж «тряхнуть стариной» ему удалось по полной программе. Это был его возрастной диапазон – от 17 до 23, каким бы безжалостным он при этом не выглядел в глазах подруг, остававшихся за бортом. И Маленькая в этот диапазон вполне вписывалась. Просто сейчас ему не до того. Не за этим он сюда прикатил…

3

Уснуть ему больше не удалось.

Сестра за стеной, разбуженная ночным звонком, ворочалась и тяжело вздыхала. Стены в доме были вовсе и не стенами, а оклеенными темными обоями дощатыми перегородками, которые обладали поразительной способностью не заглушать, а усиливать звук. Слышно было, как сестра поднялась принять лекарство, как наливает теплую воду из термоса. Потом она грузно улеглась, и старая деревянная кровать с пружинным матрацем, оставшаяся от матери, заскрипела, завизжала пружинами, как пилорама.

А тут еще ветер, поднявшийся к ночи, застучал в ставни ветками деревьев…

Но дело не в этом, и не в подушке, остававшейся твердой, сколько ее с ожесточением ни взбивай…

Попробуй засни, поймав себя на столь очевидном противоречии: возраст безусловно не помеха, но ведь именно с возрастом что-то у него безвозвратно прошло, став непонятным и недоступным.

Тряхнуть стариной он, допустим, может, «тихонько слиняв» – хоть тебе с дочкой, хоть с внучкой. Но вот от чего ради этого он мог бы сейчас отказаться? На какое пойти безрассудство?.. Что совершить?… Начинал-то с того, что из-за любви чуть не остался в девятом классе на второй год.

4

Правда, остаться на второй год он не успел – вылетел из школы. Из-за Ленки, конечно.

Директрису у них звали Горькая Мать, она вела русский язык и литературу. Вообще-то она была еще в порядке: по коридору на шпильках чесала буферами вперед так, что от нее полшколы втайне торчало. Но буфера у нее только для Пениса – так в школе звали пенника, ну который до седьмого класса преподавал пение, а потом физкультуру, потому что культурист, а кроме него было некому. Дизель с Сюней под дверью директорского кабинета часами подглядывали, когда они запирались «обсуждать учебные планы».

Пенис вообще неплохой парняга, строит, конечно, из себя педагога с большими требованиями и девиц оставляет на «допзаны» – ну, заниматься дополнительно. Но ежу понятно, что тут не требования, а потребности… Приятно помочь девочке подтягиваться на кольцах или на турнике, когда есть за что подержаться. Отстающих он и выбирал пофигуристее… А к Ленке вообще откровенно клеился: она-то почти мастер по гимнастике – какой ей еще нужен допзан?

И вот под вечер Гене культурно заходит в зал в поисках своей подружки, а этот Пенис как раз помогает ей крутить сальто. И как раз держит руку на ее животе, а другую вообще ниже спины. От такого у Рыжука в глазах стало темно, будто перегорели пробки.

Спокойно отозвав учителя за перегородку, где была раздевалка, Гене культурно объяснил ему, что девочка забита, и попросил не очень рыпаться.

– Не возникай, – сказал Пенис, явно переходя на личность и нарываясь. – Тобой, что ли, забита?

– Хотя бы и мной. Я же к твоей, – тоже перешел на личность Рыжук, – Горькой Маме со своим пенисом не лезу.

От такой «игры слов» Пенис сделался бледным и перешел на вы. «Вы, – говорит, – Рыжук, еще сопляк». Совсем напрягся, чуть не забыл, что учитель. Но в руке у Генса была спортивная граната в ноль пять кэгэ с деревянной ручкой. А тут еще подвалили Сюня с Дизелем: узнать, куда он пропал. Тоже взяли гранаты.

– П-положите с-спортинвентарь и выйдите из зала, – пропел Пенис будто бы спокойно, но подбородок у него дрожал, как котенок на ветру.

А Ленка к ним подходит, уже переодевшись, и говорит, как ни в чем не бывало:

– Какие вы все придурки. Пойдем отсюда.

Одно приятно: что Пенис тоже оказался в числе придурков и молча это съел.

Ленку он, конечно, больше не трогал, а вот что наплел директрисе, неизвестно. От злости она чуть не уволилась, а Рыжуку велела на глаза ей не появляться.

5

«На память» о школе Рыжему выдали уникальный табель, в котором выведено девять двоек и две единицы (по химии и поведению) итоговых.

Но никто не знает, где суждено потерять, а где обрести. И еще неизвестно, кому больше повезло: учителям, от него избавившимся, или круглому двоечнику Генсу Рыжуку, который обрел возможность выбора жизненного пути, а заодно и получения трудового стажа, позарез необходимого ему для поступления в институт на год раньше друзей.

Вопроса, поступать или не поступать, у него, как и у всех его приятелей, разумеется, не было. Какие там вопросы, когда кто-то заорал «Атас!», и все сорвались и понеслись, как на сотке с барьерами, к «широко распахнутым дверям институтов», как пишут в газетах. Вокруг только и слышно: «Сколько человек на место?», «Какой проходной балл?».

Куда поступать – ежу понятно. После запуска первого спутника и его «бип-бип!» любой пятиклашка знает, что технари перевернут мир, и расскажет, что такое вторая космическая скорость. При всех двойках и колах, они уважали только физмат. И с Сюниной подачи поступать все, кроме Витьки-Доктора, собирались только в ЛИАП, потому что Питер – это город, а Ленинградский авиаприборостроительный – это фирма. (Бог смеется над нашими планами – но этого они тогда еще не знали. Учиться приборостроению, правда не в Питере, а в Рязани, а потом и в Москве, и в Минске довелось из них одному Рыжуку, что, впрочем, не сделало его инженером или конструктором космических кораблей).

Неясно было только, как он собирается поступать с таким табелем.