Ураган в сердце - Кэмерон Хоули

Само по себе это было важным открытием, но доктора Карра прежде всего интересовали вопросы «почему?» и «как?», относившиеся к случаям выздоровления. Немногим хватало сил так или иначе одолеть несчастье и продолжать оставаться во главе корпораций, тогда как их менее удачливые коллеги под воздействием, казалось бы, сопоставимого удара оказывались выбитыми из гонки. Почему? В чем состоял секрет выздоровления и полного восстановления сил? Это стало темой, которую он намеревался исследовать в своей книге, а мистер Крауч, по-видимому, открывал перспективу весьма полезных проникновений в эту тему. Ни один из собранных им случаев не давал столь впечатляющего примера возрождения, словно птицы феникс из пепла саморазрушения, но еще больше в мистере Крауче привлекала возможность предельно точно выявить причину срыва. Мэт Крауч начинал свою карьеру подносчиком пряжи на ковровой фабрике в Филадельфии. Движимый энергией деятельного самолюбия, он поднялся по служебной лестнице так, что должность управляющего была у него почти в руках. Как снег на голову свалилась забастовка, фабрика закрылась, чтобы никогда уже не открыться. Мэт отыскал еще одну лесенку и вновь стал забираться на верхнюю ступеньку, и опять оказался сбит обстоятельствами, изменить которые не мог. Во время Депрессии он взялся управлять ковровой фабрикой, бывшей семейной собственностью. Протащил ее через годы войны, приспособив ковровые ткацкие станки под армейскую парусину, сколотил солидный запас доходов, признаком которых стало обновленное здание возродившейся компании по производству ковров, в которой ему был обещан пост президента. Однако семья-собственница, вместо того чтобы двигаться дальше, решила обналичить акции, поделить накопленные доходы и ликвидировать фабрику: убийственное крушение надежд, выбившее из-под Крауча все эмоциональные опоры. Учитывая, с каким истовым простодушием человек рвался к единой заветной цели – стать вожаком в стае, легко понять, почему он очутился в лечебном изоляторе.

Рассказы Крауча о лечении, какому его подвергли, не оставляли места сомнению в том, что он перенес тяжелое душевное заболевание. Но все же всего восемь месяцев спустя, явно не располагая ни капиталом, ни финансовой поддержкой, отмеченный в финансовых кругах черной меткой из-за своего срыва, он сумел завладеть небольшой, находившейся едва ли не на грани банкротства ковровой фабрикой в Нью-Ольстере. На шаткой основе, на какой приходилось начинать дело, меньше чем через двадцать лет выросла крупная и прибыльная компания. Открыв большой конверт, взятый из машины Уайлдера, Мэтью Р. Крауч раскладывал гранки предстоящего отчета компании перед акционерами, где гордо сообщалось: в прошлом году доход «Крауч карпет», как в денежном выражении от продаж, так и относительно вложенного капитала, превысил показатели любой другой компании, занятой производством ковров.

Потерявшись в лабиринте математических выкладок, Аарон Карр поспешил вернуться в интересовавшую его область:

– Расскажите мне, мистер Крауч, вот о чем. Вернемся к дням, которые вы провели в лечебнице. Каким образом вам удалось излечиться от недуга? Что поставило вас на ноги? Был ли там какой-то особенный доктор, кто…

– Черта с два! Если б я стал слушать этих чертовых докторов, я бы прямо там и загнулся. Знаете, что они мне твердили? Все то, о чем вы пишете в своей статье. Вы до дьявола правы, говоря о глупостях, какими эти чертовы медики занимаются.

– Я совсем не…

– Вы вот спросили, что меня снова на ноги поставило, верно? Ладно, так я говорю вам: человека не поднять с больничной постели, твердя ему, что он до конца дней своих останется размазней. Был там один тип, доктор по каким-то болезням… психиатр, полагаю. О, слов нет, на советы он был куда как горазд, можете не сомневаться. Всего меня постиг, до донышка. Так вот в один прекрасный день приходит он ко мне в палату, чтобы поведать, как мне дальше следует жить. Все его соображения сводятся к одному: забыть о ковровом бизнесе и никогда о нем больше не думать. Ну, знаете, как в старом присловии про обжегшегося на молоке, что дует на воду. У врача для всего этого какое-то заковыристое название было, но общий смысл я изложил точно. Просить меня отказаться от коврового бизнеса, это было все равно как просить меня отказаться от всей моей жизни. Ведь я только этим и занимался, с четырнадцати лет, еще мальчишкой. Только откуда мне знать, а вдруг он прав? У меня тогда голова в полном тумане была от всех лекарств, какими меня пичкали, я понять не мог, чему, черт побери, верить. Вот как раз тогда и появилась Эмили. Знаете, что она мне принесла? Образцы всех бумажных напольных покрытий, которые были выпущены за время, что я провел вбольнице. Я в них вцепился, будто… Даже не знаю, как и сказать-то… Будто я с голоду околевал, а тут кто-то пир мне закатил.

– Ваша жена, должно быть, человек весьма понимающий, – заметил Аарон Карр, дивясь про себя, как мог быть столь бестолков тот доктор. – Во всяком случае, она понимала, что за червь мои потроха гложет, – сказал Крауч, в устах которого фраза прозвучала сдержанной похвалой мужчины-эгоцентрика. – Она сделала для меня намного больше, чем любой из этих никчемных докторов.

– Сколько вам лет было тогда, мистер Крауч?

Старик вздрогнул, странно пораженный.

– Забавно, что вы об этом спросили. Ведь это едва ли не первое, что мне в голову стукнуло: Джадду столько же, сколько мне тогда было. – Он умолк, устремив на врача вопрошающий взгляд. – Просто совпадение, полагаю.

– Возможно, меньше, чем вам представляется. – Врач внимательно всмотрелся в старческое лицо. – Середина пятого десятка зачастую становится годами огромного стресса. Эмоциональное давление нарастает, где-то должен быть сброс.

– По-вашему, случившееся со мной и сердечный приступ Джадда, они что, чем-то схожи?

Карр вновь колебался: его сдерживали все запреты на то, чтобы выставлять профессиональные расхождения во мнениях перед непосвященной публикой, с другой стороны, он не мог отделаться от того здравого аргумента, что, коль скоро Крауч уже прочел его статью в «Анналах», то было бы лучше выговориться, чем рисковать остаться неверно понятым.

– Да, с моей точки зрения, затрагивается эмоциональная сторона, особенно в случаях с не достигшими пятидесяти лет.

– Это и есть то, что вы имеете тут в виду, говоря о… – Крауч принялся ворошить страницы, отыскивая нужное место в статье: – … как вы его тут обозвали-то… Этот самый предынфарктный синдром?

– В целом да. Я в статье особо не вдавался в детали: вы увидите некоторые ссылки на мои более ранние публикации, – однако исследования в Берринджеровском институте определенно выявили почти неизменную связь между инфарктом у людей до пятидесяти лет и их весьма специфическим образом жизни. Что в конечном счете и стали называть предынфарктным синдромом.

– Хотите сказать, что есть определенный тип человека, кого прямо-таки естественно поражает сердечный приступ?

– Я бы воздержался от слова «естественно», мистер Крауч. Приступ в возрасте до пятидесяти – вещь определенно неестественная. Хотя вы правы, есть личности, предрасположенные к инфаркту, тут никаких сомнений быть не может. Это признается уже сотни лет, со времен древних греков и римлян. Упоминания об этом встречаются в ряде древнейших памятников медицинской литературы, дошедших до нас. Увы, это не очень-то сказывалось на практике, поскольку не находило верного применения. Можно взять десять человек, все из которых имеют предрасположение к коронарным заболеваниям, но в действительности только один из них кончит сердечным приступом, не достигнув пятидесяти. В Берринджере мы как бы попытались сузить фокус, попробовали вычленить поведенческий стереотип, который послужил бы более точной основой для прогноза.