Тайны Космера - Брендон Сандерсон

— Да.

Значит, Гаотона изучал ее знаки сущности. Вот откуда он так хорошо научился читать ее печати.

— Я понимаю в лучшем случае лишь десятую часть начертанного, — сказал Гаотона. — Но и это впечатляет. На их создание и правда должны были уйти годы.

— Они… очень дороги мне.

Шай заставляла себя сидеть за столом и не зацикливаться на пластинах. Если получится сбежать с ними, она легко смастерит новую печать. Это все равно займет несколько недель, но большая часть многолетней работы не пропадет. Но если пластины уничтожат…

Гаотона сел на свое обычное место и принялся невозмутимо рассматривать пластины. Будь на его месте любой другой, Шай расценила бы это как угрозу: «Смотри, что у меня в руках, смотри, что я могу с тобой сделать». Однако к Гаотоне это не относилось. Ему было по-настоящему интересно.

Или нет? Как всегда, инстинкты брали свое. Шай хороша, но кто-то другой может оказаться лучше. О чем и предостерегал дядюшка Вон. Что, если Гаотона все это время ее дурачил? Шай не сомневалась, что стоит доверять своему мнению на его счет. Но если она ошиблась, это обернется катастрофой.

«Катастрофа возможна при любом раскладе, — подумала она. — Давно надо было сбежать».

— Я понимаю, когда превращаешь себя в воина. — Гаотона перебирал пластины. — И эту тоже — охотник и специалист по выживанию. Крайне практично. Впечатляюще. Эта — ученый. Но зачем? Ты и так ученый.

— Ни один человек не может знать всего, — ответила Шай. — На учебу времени не напасешься. С этим знаком сущности я заговорю на десятках языков, от фен до мулла'дил, даже на нескольких наречиях сайкла. Познаю десятки разных культур и как сойти в них за свою. Разберусь в естественных и точных науках, основных политических фракциях в мире.

— А, — только и сказал Гаотона.

«Просто отдай их мне», — подумала Шай.

— А что насчет этой? — поинтересовался Гаотона. — Нищенка? Зачем становиться заморенной и… это означает, что у тебя выпадет большая часть волос, а кожа покроется шрамами?

— Кардинально изменится внешность, — пояснила Шай. — Это полезно.

Она опустила, что еще будет знать улицы как свои пять пальцев и сможет выжить на городском дне. Она и так неплохо взламывала замки, но с этой печатью никто с ней не сравнится.

С этой печатью, пожалуй, удастся протиснуться через крошечное окно и спуститься с пятого этажа на свободу — она переписывала прошлое так, будто Шай обладала многолетним опытом акробатики.

— Мог и сам догадаться. — Гаотона взял последнюю пластину. — Остается только эта, самая непонятная из всех.

Шай не проронила ни слова.

— Готовка, работа на ферме, шитье. Полагаю, еще одна личина. Чтобы притвориться человеком попроще?

— Да.

Кивнув, Гаотона отложил пластину.

«Искренность. Он должен видеть, что я искренна. Ее не подделать».

— Нет, — вздохнула Шай.

Гаотона поднял на нее взгляд.

— Это… мой выход из профессии. Пользоваться я ей не собираюсь. Но если захочу, вот она печать.

— Выход из профессии?

— Если я когда-нибудь воспользуюсь этой печатью, она перепишет весь мой опыт поддельщицы. Вообще все. Я забуду, как делать простейшие печати. Забуду, что вообще училась подделыванию. Превращусь в обычного человека.

— А ты этого хочешь?

— Нет.

Пауза.

— Да. Может быть. Отчасти.

Искренность. С каким же трудом она дается. Но иногда это единственно возможный вариант.

Иногда Шай мечтала о простой жизни. Такие же нездоровые мысли возникают у человека на краю обрыва: может, взять и прыгнуть? Извечное искушение, пусть и нелепое.

Обычная жизнь. Не скрываться, не лгать. Шай любила то, чем занималась. Любила азарт, чувство успеха, ощущение чуда. Но иногда… сидя в камере или спасаясь бегством… иногда она мечтала о другом.

— Твои дядя и тетя? — спросил Гаотона. — Дядя Вон, тетя Сол, они тоже упомянуты. Я прочел об этом вот здесь.

— Они вымышленные, — прошептала Шай.

— Но ты все время вспоминаешь их наставления.

Она зажмурилась.

— Подозреваю, — продолжал Гаотона, — что жизнь, полная лжи, заставляет реальность смешиваться с вымыслом. Но если ты поставишь эту печать, то, безусловно, не забудешь все целиком. Как ты скроешь подлог от самой себя?

— О, это будет величайшая подделка. Она должна одурачить даже меня. В печать вписана уверенность в том, что я умру, если не буду ставить ее каждое утро. В ней есть история о болезни, о посещении… перепечатника, как вы их называете. Целитель, который работает с духопечатями, прописал фальшивой мне средство, которое нужно применять ежедневно. Тетушка Сол и дядюшка Вон будут присылать письма, помогая мне дурачить саму себя. Я их уже написала, сотни писем. Прежде чем воспользоваться знаком сущности, я хорошо заплачу службе доставки, чтобы они периодически присылали мне письмо.

— А если тебе захочется навестить родственников? — поинтересовался Гаотона. — Скажем, разузнать побольше о своем детстве.

— На пластине все есть. Я буду бояться путешествовать. Это правда, в подростковом возрасте я действительно опасалась покидать свою деревню. С этой печатью я буду держаться подальше от городов. Мне будет казаться, что ездить к родственникам слишком опасно. Но все это не важно, я никогда ею не воспользуюсь.

Эта печать покончит с ней. Шай забудет последние двадцать лет, вплоть до момента, когда ей было восемь и она впервые заинтересовалась тем, как стать поддельщицей.

Она превратится в совершенно другого человека. Остальные знаки сущности лишь переписывали часть ее прошлого, но не заставляли забыть, кто она на самом деле. С последней печатью все иначе. Она будет окончательной. Это ужасало.

— Ты проделала огромную работу ради того, чем никогда не воспользуешься, — заметил Гаотона.

— Иногда такова жизнь.

Гаотона покачал головой.

— Меня наняли, чтобы уничтожить картину, — выпалила Шай.

Она сама не до конца понимала, почему это сказала. С Гаотоной нужно быть искренней, иначе ее план не сработает, но о картине можно было и не упоминать. Так?

Гаотона поднял взгляд.

— Шу-Ксен нанял меня уничтожить картину Фравы. Вот почему я сожгла шедевр, вместо того чтобы вынести его из галереи.

— Шу-Ксен? Но… он же автор картины! Зачем ему нанимать тебя, чтобы уничтожить свою работу?

— Потому что он ненавидит империю. Он написал эту картину для любимой женщины. Ее дети преподнесли картину в дар империи. Шу-Ксен уже стар, слеп и почти не может двигаться. Он не хотел уходить в могилу, зная, что одна из его работ служит во славу Империи Роз. Он умолял меня ее сжечь.

Гаотона остолбенел. Он смотрел на Шай так, будто пытался заглянуть к ней в душу. Мог бы этого и не делать, все равно их беседа почти вывернула ее душу наизнанку.

— Мастеров такого уровня подделать сложно, особенно