Миг столкновения - Эмери Лорд

Скоро мы останемся наедине – я это чувствую, я этого жду. От предвкушения сгущается воздух. Речь не о физической близости; по крайней мере, не только о ней. Главное – пульсирующая от боли тайна его чудесной семьи. Наши отношения развиваются с оглядкой на эту тайну. Готов ли Джонас ее раскрыть, вот в чем вопрос.

Возвращаемся на закате. Небо оттенка щербета. Разрабатываю план. Лия задремала у Джонаса на плече, ротик чуть приоткрыт. Бека с Исааком спят на ходу, напоминают пару маленьких выбегавшихся зомби, почти на ощупь бредущих к собственному крыльцу. Обожаю дом Дэниэлсов. Мне нравится, что он не выпячивается на улицу, а как бы отступает в глубину и что вокруг невысокие деревья, до того густолистные, что зелень отдает синью. Обычное бунгало в стиле «Крафтсмен»[3], объясняет Джонас; мне это ни о чем не говорит, для меня его дом – просто белый, просто уютный. Для полного сходства со сказочным домиком во дворе мигают светлячки.

– Наконец-то сыскались!

Сайлас стоит, прислонившись к притолоке.

– Я уж думал, вы все потонули.

Исаак подныривает под руку старшего брата, за ним следует Бека. Увесистая пляжная сумка плюхается прямо у двери. Джонас спускает с рук Лию, она стоит твердо, но с закрытыми глазами. Сайлас усмехается, берет ее в охапку, несет в дом.

– Побудем наедине, Джонас.

Ловлю его руку. Он вздрагивает, словно я разрушила некий барьер.

– Младших уложат Наоми с Сайласом. А мы давай мороженого съедим. Вдвоем.

– Давай.

Джонас устало улыбается. Знаю, он за сегодняшний день вымотался. И за вчерашний тоже. Но хочу знать больше.

– Сайлас! Мы с Виви пойдем перекусим.

Джонас знает: Сайлас не станет возражать, ведь мы целый день возились с младшими и заслужили отдых. Я уже неделю общаюсь с Дэниэлсами. Похоже, трое старших взвалили на себя ответственность за всю семью – и тянут. Устанавливают очередность, кому за младшими следить, кому заниматься другими делами. На улице Джонас не отдергивает руку. Мои мысли поглощены Дэниэлсами.

Разумеется, я обожаю Лию за безграничную фантазию, заразительный смех и бесцеремонное обращение с моими волосами. Я люблю Исаака за одержимость чтением, за очочки в тонкой оправе, за ежистую прическу, явно сотворенную с помощью геля, который Исаак тырит у кого-то из старших. Я люблю Беку за предподростковые капризы и закатывание глаз, а еще за ребячливость, какую Бека выказывает, пока не вспомнит, что ей по возрасту полагается угрюмость. Я люблю Сайласа за странное сочетание дурацких шуток с чувством ответственности за младших. Я даже Наоми люблю, даром что она упорно заставляет меня завоевывать ее дружбу. Пока не получается, но с каждым провалом я лишь сильнее стараюсь.

Но главное – Джонас. Ох, Джонас. Этот парень покорил меня в первый же вечер, явившись в своей стихии, у плиты, в окружении шумного семейства. Шаткое, ненадежное равновесие; и все-таки Джонас впустил меня. Что за сердце у него! Ну а раз он такой серьезный, я его подначиваю. На моей стороне играют долгие, медлительные предвечерние часы. Когда мы с Джонасом гуляем по городу, я как бы ненароком трусь бедром о его бедро и смотрю на него, кусая губу, словно у меня тик. На самом деле никакого тика нет.

Джонас в своей усталости по самые уши завяз; конечно, он не замечает, как на него девчонки пялятся. Посмотрит девчонка, глаза отведет, а когда мы с ней разминемся, непременно оглянется. Еще бы. Джонас очень хорош собой – волосы роскошные, оливковая кожа, руки сильные, потому что он постоянно носит пакеты с продуктами и младшую сестренку. Глубокие, темные глаза – по ним сразу видно, что тяготят Джонаса не только супермаркетовские пакеты.

Мы заказываем две порции мороженого в вафельных рожках. Для Джонаса – мятное с шоколадной стружкой, для меня – шоколадное с миндалем и маршмеллоу. Несколько дней назад мы здесь уже были, ели банановый сплит. Исаак объелся, его тошнило. Такой он был жалкий и в то же время уморительный.

– Спасибо, Пэтти, – говорит Джонас мороженщице, ловит ее взгляд и указывает на лестницу. – Туда можно?

– Валяйте, – подмигивает Пэтти. – Только поосторожнее там.

Иду за Джонасом к лестнице в глубине помещения. Верхний этаж – просто комната в старом доме, а вовсе не кафе. Несколько картин, нарисованных «по номерам», в рамах; дверь со стеклянной ручкой – наверно, в ванную; и еще одна дверь. Ее-то Джонас и открывает. Перед нами – плоская просмоленная крыша. Вроде прочная. Вид впечатляющий. Партер, пьеса называется «Закат». Неоновое солнце ступило в океан, намочило круглый животик.

– Вот это да!

Пристраиваюсь на краю крыши, рядышком с Джонасом. Мы оба свесили ноги, но, к моему разочарованию, прямо под нами обнаруживается пожарный ящик с песком. В случае чего приземлимся на мягкое. Досадно. Декорации роскошные – мороженое, красивый парень под боком, закатное небо. Недостает лишь зуда опасности.

Никогда еще я столько времени подряд не молчала. В кафе мы шли молча, по лестнице поднимались молча. Глаза Джонаса – пепел зрачков, подернутый теплым коричневым дымом радужки.

– Ох, Джонас! Ты, наверно, ужас до чего устал.

Он криво улыбается.

– Да, я ужас до чего устал. Я уже несколько месяцев совсем без отдыха.

– Знаешь, Джонас, мы с тобой сочетаемся, как мятное мороженое и шоколадная стружка. Мне, чтобы устать, изрядно времени требуется. По ночам я со звездами в гляделки играю – и всегда дольше держусь, чем они. Наверно, я бы неделю могла вовсе не спать. Давай так: ты будешь отсыпаться, а я – бодрствовать за нас обоих.

Джонас смотрит мимо.

– Можно тебя кое о чем спросить?

– О чем угодно.

Я же чувствовала: Джонас откроется, как только мы останемся наедине. Очень довольная, пинаю водосточный желоб, жду. Океанский ветер треплет шевелюру Джонаса. Не иначе, холодному фронту известны мои тайные желания; холодный фронт, словно в пику мне, ласкает моего парня. Мое помешательство на темных вихрах Джонаса – из категории особо буйных; вон даже атмосферные явления прониклись.

Джонас смотрит на свое мороженое, но забывает его лизать. Мороженое между тем тает, вот-вот капать начнет.

– Виви, почему ты не спрашиваешь о моих родителях?

Конечно, я заметила отсутствие родителей; да и кто бы не заметил? Братья и сестры Дэниэлс сказали достаточно, чтобы понять: их мама все время проводит в спальне. Наверно, она нездорова. Младшие то и дело роняют «а вот папа», но я не знаю, умер их отец, или бросил их, или не появляется по какой-то другой причине. Может, он находится в закрытом лечебном учреждении, или в тюрьме, или на военной службе. Джонас не смотрит на меня, дает время обдумать ответ. Лижет мороженое, устремив взгляд на океанские волны.