Империя Звезд - Элисон Бэрд

— О нет! — в ужасе сказала Эйлия. — Ты не могла убить ребенка! И я совсем тебя не обвиняю: я бы поступила так же.

Ана иссохшей рукой взяла девушку за гладкий подбородок.

— У тебя нежное сердце и благородная душа. Пусть же волею Великих Сил эти качества послужат твоему спасению, а не твоей гибели. То, что кажется жестокостью, Эйлия, может быть добротой, а видимость доброты может обернуться жестокостью. Жизнь Мандрагора не была для него радостью, как и для многих, кому он принес вред. За это вина лежит на мне. Когда придет твой черед встретиться с ним, я надеюсь, что ты не падешь жертвой моей ошибки и не повторишь ее.

Эйлия не ответила. Она знала, что сказать уже нечего, и ощущение грусти и несчастья окутало ее вместе с наступающей темнотой.

В этот вечер был праздник элиров, Высоких Богов, и город звенел музыкой и смехом. Фонарики и свечи украсили дома, мосты, изгороди садов, даже деревья, символизируя звезды Неба. Элдимия в эту ночь стала отражением звездного царства.

Тысячи горожан, веселящихся на празднике, ничего не знали о явлении Халазара три дня назад. Советники очень постарались, чтобы об этом не стало известно, и участники пира были приведены к молчанию клятвой. Дамион задумчиво рассматривал ликующие улицы: сияющие лица людей, которые ничего не знали и не хотели знать о войне, о религиозных расколах на Мере и вражде народов. Для элеев у Бога было не одно лицо, но множество их. Божественное неделимо и неназываемо, но оно отражается во всем, что им порождено: в камне и дерезе, в звере и птице, в человеке и в духе. Тысячи храмов и святилищ было в Элдимии, да еще священные деревья, источники и холмы. Ошибка идолопоклонства — это определить Божественное одним образом и отвергнуть все другие, а потом почитать этот образ вместо того, несовершенным представлением чего он был. Множественность образов богов в культуре Арайнии должна была препятствовать идолопоклонству, а не насаждать его. Эти образы — как оттенки единого света, грани одного драгоценного камня. В этом мире Дамион снова обрел свою веру. Бог его прежних верований не уменьшился, а даже вырос в силе и величии.

Сейчас Дамион возвращался с богослужения, где прославлялся архангел Атариэль, которого почитали паладины. Древний рыцарский орден здесь, на Арайнии, продолжал существовать. Сперва это была лишь небольшая группа, посвятившая себя добрым делам, по после появления Эйлии ряды ордена стали расти как на дрожжах за счет воодушевленных юношей и девушек, которым грезились доблесть и слава. Молодежи нравилось носить доспехи и устраивать настоящие турниры, а Дамиона и Йомара они почти боготворили — эти люди бывали на Мере и видели настоящие битвы. Великий магистр пригласил Йомара главным учителем фехтования, а Дамион согласился стать капелланом. Сегодня он проводил службу и еще не успел снять рясу и пелерину с шестилучевой синей звездой на груди. Орден паладинов на Мере исчез, хотя многие еще тешили себя надеждами его восстановить, в частности, отец Дамиона Артон. И Дамион часто вспоминал о нем, посещая монастырь паладинов. Но его интересовали не столько идеи, сколько их носитель. Что за человек был Артон?

— Я думаю, что он был незаконнорожденным, как почти все сироты монастыря, — сказал он как-то Ане с невеселой улыбкой.

Ана посмотрела с интересом:

— Ну, я бы так не сказала. Твоя мать действительно не придавала значения таким мелочам, живя в диких и свободных горах, но твой отец весьма уважал условности. Не может быть, чтобы он не настоял на какой-то церемонии.

Сейчас он, шагая по широким прямым улицам города, глазел вокруг. Город казался и незнакомым, и привычным, архитектура его представляла собой смешение меранского и элейского стилей: приземистые арки и толстые колонны напоминали о большей силе притяжения на Мере, создавая контраст более обычным для Арайнии шпилям и островерхим крышам. На многих крышах сидели крылатые фигуры — быть может, ангелы и крылатые победы, столь обычные в меранских городах, но скорее — изображения волшебников древних. Как будто мелькала перед глазами какая-то возможная история Меры, в которой элейская культура не исчезла, но передала свою любовь к миру и красоте другим народам. Дамиону вспомнились элейские руины Тринисии и Маурайнии, заброшенные и заросшие, и с грустью подумалось, что и эта цивилизация тоже обречена.

Тем временем Эйлия удалилась в сады Халмириона. Обычно она старалась уйти в самые глухие уголки, где деревья росли тесно, где ручьи бежали, как хотели, а звери королевской охоты бродили свободно. Мать ее тоже любила эти уголки сада. Говорили, что звери подходили к ней и играли у ее ног, когда она здесь гуляла. Но сегодня в дикие рощи парка Эйлия не пошла, ей нужно было спокойствие. Она выбрала аллею с удобными скамейками, сверкающими на солнце прудами и гладким бархатом лужаек, со стройными кипарисами и скульптурными гротами. Она шла одна, если не считать фейрийской собаки, подарка Йомара, и еще Безни бежал за ней. Уставая, Эйлия присаживалась на бортик фонтана, где водяная дуга струилась, журча, из пасти бронзового льва. Так все красиво и так мирно, думала Эйлия, поглаживая спутанный мех собаки-имитатора. Трудно было представить себе, что армия вторжения с Меры положит конец всему этому — навсегда уничтожит спокойствие и гармонию.

В лицо Эйлии дунул свежий ароматный ветерок. Была весна, королевские сады полны цветов — магнолия, гардения, жасмин. Аромат плыл, как ладан от курильниц, наполняя сумерки чудесными запахами. Вечнозеленые кусты были подстрижены причудливыми формами — свернувшиеся змеи, птицы, кубы, шары, пирамиды. Эоловы арфы, спрятанные в зарослях, издавали странные мелодии, и они сливались с мелодичным плеском бесчисленных фонтанов и водяных часов, колеса которых отсчитывали минуту за минутой.

Спустилась ночь, прогулочная дорожка осветилась живым сиянием Арайнии: мелкими светлячками, золотыми роями вертящимися в воздухе, как ожившие искры кузнечного горна, ночными сверкающими птицами с призрачно сияющими зеленью перьями. Свет звезд и небесной арки становился ярче, серебрил деревья. Наконец поднялась в своем сапфировом великолепии Мирия. Ее свет поначалу играл отражением спрятанного солнца, потом стал обычным синим и полился вниз, преображая Арайнию.

— А, вот ты где.

Она обернулась и увидела невдалеке Дамиона.

Он подошел и сел рядом. Ему подумалось, что она здесь хорошо смотрится: принцесса мирного царства. И к тому же она красива — царственное облачение она сменила на светло-зеленое платье, вышитое цветами. Волосы все еще лежали короной, но в них были вплетены цветы. Дамион поймал себя на том, что думает об Эйлии, вспоминает ее на балу, как она плыла по залу в фиолетовом платье, и волосы уложены под сверкающей тиарой. Он тогда уставился на нее, разинув рот, как дурак, а потом в смущении отвернулся. Но она в ту ночь была совсем другой — царственно-холодной, изящной, даже прекрасной. Он всегда думал о ней с нежностью — как о младшей сестренке, которой у него никогда не было, а вот теперь она стала взрослой женщиной, и более того — принцессой. Там, на балу, он испытывал что-то вроде благоговения, нечто такое, что не позволяло вот так просто подойти и заговорить. Он печально улыбнулся, вспомнив эту реакцию. Что она могла о нем подумать?