Продана монстру - Марианна Кисс

Глянул в потолок.

Всю жизнь я в этом доме, всю жизнь испытывал одни и те же ощущения, ничего нового. Думал, ничего и нет другого там, снаружи.

Встал, запихнул влажный член в трусы и пошел из комнаты.

Я не хотел смотреть на Виолу, чтобы не начать по-новому чувствовать. Боялся этого. Она не должна изменить меня. Я не хочу. У двери полуобернулся и не увидел, почувствовал, как она смотрит мне в след.

Черт. Черт.

Быстро вышел из комнаты по коридору. Босые стопы утонули в мягкости ковра. Я пошел, нервно дергая рукава рубашки, чтобы расстегнуть наконец и скинуть. Хотелось поскорее раздеться и встать под душ, охладить пульсирующее тело. Направить холодную струю на голову и положить конец дурацким фантазиям, что врываются в мой мозг, крутят его по своему, управляя и главенствуя над ним.

Эти приступы, хорошо что я научился их контролировать и хоть как-то угадывать время их приближения. Они очень редкие, но такие сильные, что сдержатся почти невозможно. И единственное чего я хочу тогда, это доставлять боль, перемешивать её с сексом и получать удовольствие ни с чем не сравнимое. Ни с чем.

Пока я преодолел часть коридора, уже полностью расстегнул рубашку, стаскивал её с себя, неожиданно из-за угла показалась Лейла. Она медленным, неуверенным шагом пошла мне навстречу. Я тут же почувствовал, как закипает раздражение и злость.

– Я просил тебя не ходить тут, – сказал строго с нажимом, но всё-таки не слишком, чтобы она не начала плакать.

При ней я старался сдерживать строгость и злость, но как ребёнок она чувствовала их во мне и пугливо хлопала ресницами, обезоруживая, заставляя остывать в те же секунды.

– Ты опять сюда ходишь? Я боюсь за тебя, Эрик.

– Не нужно, – я обнял её, повернул, но она пыталась повернуть назад.

А я тянул Лейлу из этого коридора.

Это злило, конечно злило. Но Лейла действительно невинный маленький ребёнок. Она плохо понимает, что происходит со мной. Может быть догадывается, но её ум такой короткий, что не может отличить и понять в чём дело.

– Пойдём, я покажу тебе что-то интересное, – я подталкивал её к лестнице.

– Ты пытаешься меня запутать, – она остановилась и повернулась, посмотрела туда, откуда я пришел, – что там у тебя? Когда ты ходишь туда мне страшно. Потому что у тебя в глазах потом как будто нет жизни, она исчезает.

– Малышка, ты меня пугаешь. Как это нет жизни, я же живой, – я постарался перевести всё в шутку.

– Не пытайся меня запутать. Я знаю, что говорю.

Ну вот опять. Она чувствует.

– Слушай малышка, ты не должна сюда ходить. Я сто раз просил тебя об этом. И не говори ерунды. Не заставляй меня запирать тебя в комнате и давать лекарства.

Она вздрогнула. Явно вспомнила клинику, лекарства и уколы, и главное она вспомнила смирительную рубашку. Я не любил напоминать об этом, но вот в такие моменты, когда мне нужно, чтобы она не была слишком любопытной, пользовался этим и Лейла боялась.

– Не заставляй меня зазвонить доктору Пуэро, – словами я мучил собственную сестру, но только из любви к ней.

Сейчас она вздрогнула сильнее. Я потянул и мы спустились вниз. В боковую дверь, на кухню. Лейла любила смотреть, как готовит повар. На кухне она успокаивалась.

Сам я поднялся к себе в другое крыло и наконец разделся и встал под душ. Но остужать было уже нечего. Я успокоился и стал думать о делах.

Холодный душ, из будоражащей сознание зависимости вернул в реальность.

Я обычный человек такой, как и все другие.

У каждого есть тайна. Каждый знает о себе что-то такое, чего не знают остальные. Так зачем мучиться. Я давно не мучаюсь от этого. Никаких угрызений совести. Никаких терзаний. Если это даёт вдохновение, даёт стимул, толкает на покорение новых вершин… пусть она будет эта болезненная зависимость. Мне это не мешает.

Мой взгляд неподвижен.

Он замер на человеке напротив, прицепился к нему и не отпускает. Но если бы он мог удержать этого человека. Пока не может.

Эрик встал. Пошел к двери, там остановился, но не повернулся. Вышел.

Я лежу без движения, без воли. Огнем горит ягодица. И немного чувствительно в районе ануса.

Что это?

Я здесь для этого? И что-то подсказывает, это – только начало.

Он больной, этот человек больной.

А если нет, если это не болезнь. А что?

Я попыталась пошевелиться, перевернулась и снова заболело, загорелось. Привстала, повернула голову, чтобы посмотреть на свой зад и увидела сплошное, огромное, красное пятно. На всю ягодицу.

Боже, это наверное потом будет синим.

Прошло немного времени, дверь всё ещё нараспашку.

Лёгкие шаги. Я открыла глаза, повернулась и увидела горничную. Она несла таз. Подошла к кровати, поставила на тумбу рядом этот таз, достала что-то и положила мне на ягодицу.

– Только лежите спокойно, – сказала горничная.

И я сразу ощутила, как что-то холодное обхватило мою кожу и заставило её забыть о боли.

Я снова откинулась, было уже всё равно. Меня будут бить и сразу лечить, уже спокойнее. Но за что? Что я сделала не так.

Понятно же, этому человеку не обязательно делать это за что-то, за какие-то мои неправильные поступки. Это не обязательно. Я могу ничего не делать и всё равно буду виновата. Просто потому что ему нужно, чтобы я была виновата во всём.

Именно я, та причина, по которой он хочет это делать. На мне показывать свою силу и мстить всему миру неизвестно за какие прегрешения по отношению к нему самому.

Он такой. Мне придётся именно таким его терпеть.

А ещё я чувствую, что каждый раз, когда он приходит… Нет, лучше об этом не думать…

После компрессов, стало легче. Это ещё он плетью не бил, а что будет потом.

Все эти наручники, они для чего?

Оставалось смириться с участью. Что я могу. Уже поняла, сопротивление – будет рождать в нём ещё большую ярость и злость, а не сопротивление – не удовлетворять.

Я должна сопротивляться – тогда он будет доволен.

Когда горничная ушла, я смогла встать. Подойти к зеркалу. Там, моё лицо. Отражение жертвы.

А что если перестать быть жертвой? Подыграть ему. Покорится явно. Открыто. Чтобы он понимал – я покорна, выполню всё. Что тогда?

Может быть попробовать?

Сегодня сидеть и лежать на спине я всё-таки не могла. Хоть горничная каждый час приходила и смазывала мазью мои ягодицы, боль всё ещё возвращалась.