Сердце гор - Феликс В. Крес

Непостижимая Арилора: госпожа Война и госпожа Смерть в одном лице. В весьма богатом армектанском языке имелась сотня эпитетов как для одной ипостаси, так и для другой. Довольно того, что имя Арилора было именем покровительницы умирающих и солдат. Именем, которое мог произнести лишь идущий на битву воин или же человек на смертном одре.

Этот удивительный кот, рыцарь и магнат, не только знал и понимал армектанский обычай, но сумел сказать о нем так, что весьма строгие во всем, что казалось их собственных традиций и принципов, армектанцы не обнаружили каких-либо проявлений неуважительного к ним отношения.

— Ты поразил меня и заставил испытать стыд, ваше благородие, — серьезно сказал Оветен.

— Меня тоже… — прошептала армектанка.

Рбит выдержал должную паузу и предложил:

— Командир гвардейцев может сразиться с моей заместительницей. По вполне понятным причинам сам я участвовать в поединке не могу. Однако я полностью подчиняюсь исходу. Победит солдат — он станет свободным со всеми своими людьми. Тогда я и мой отряд превращаются в его пленников. Если же выиграет моя заместительница — значит, будет наоборот. Однако поединок может состояться лишь в том случае, если оба выразят свое согласие. Так требует традиция, а выполнение всех ее тонкостей позволит нам с честью выйти из ситуации, в которой мы оказались.

Оба кивнули.

— К ним! — сказал Оветен и позвал двоих солдат, которые подняли плащ с возлежащим Рбитом и понесли кота следом за Оветеном и Охотницей.

Увидев Рбита, Кага дернулась, отчаянно порываясь подняться с земли. На лице девушки мелькали разнообразные чувства: отчаяние, ужас, недоверие и ярость по очереди брали верх.

— Рбит, — чуть не плача прошептала она.

— Все хорошо, сестра, — успокоил ее кот столь спокойным и ласковым тоном, что девушка замерла неподвижно, судорожно хватая ртом воздух. В ее глазах читались сотни вопросов, но она ничего не сказала.

Командир гвардейцев уставился с каменным лицом на кота.

— Есть старый армектанский обычай… — с ходу начал Оветен и без обиняков перешел к делу.

На лице разбойницы сначала отразилось недоверие, а затем, будто она сбросила с себя огромную тяжесть, лицо ее просветлело. Солдат оставался непроницаемо угрюмым.

— Я знала! — воскликнула девушка снова со слезами на глазах. — Я знала, Рбит, я знала!

— Подтверди, господин, условия этого поединка, — неожиданно потребовал Маведер, обращаясь к Рбиту. — Если я выиграю, ты станешь моим пленником?

— Да, солдат.

— Слово кота, — скрепил договор Маведер. — Больше мне ничего не требуется. Согласен.

На мгновение утратив контроль над собой, он слегка улыбнулся, глядя на маленькую разбойницу. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза…

С облегчением.

День клонился к вечеру, приготовления к турниру заканчивались. Раны солдата и разбойницы тщательно обработали, перевязали. В отличие от девушки, рана которой была поверхностной, Маведер чувствовал себя значительно хуже. Каждое резкое движение отдавалось болью в боку, открывалось кровотечение, пусть и не опасное для жизни, но беспокойств это прибавляло. Впрочем, гвардеец плевал на это.

Правила поединка были установлены заранее. Они были предельно просты. Противники выбирали вооружение по собственной воле и желанию. Они выбрали одно и то же, словно сговорились: арбалеты, мечи и ножи. Солдат не стал надевать шлем, считая это излишним.

Всех пленников известили о готовящемся поединке и его цели. Затем Маведер и Кага предстали перед Оветеном.

— Прежде чем вы начнете, я хочу кое-что сказать, — промолвил армектанец. — Особенно тебе, солдат. Судьбе было угодно, чтобы наши пути пересеклись именно так, а не иначе. На то воля Шерни… Ничего уже не изменить.

Гвардеец склонил голову.

— Я не умею красиво говорить, господин, — сказал он, возможно, более неприветливо, чем сам того хотел, — скажу только, что обиды своей не скрываю. Справедливость требовала, чтобы ты вернул мне и моим людям свободу без каких-либо условий. Но ты поступил иначе, а это несправедливо. Правда, благодаря этому у меня появился шанс взять в плен величайшего разбойника Гор. Я удовлетворен. — Маведер насупился. — У каждого в жизни бывает великий момент. Вот и мой час наступил. Спасибо тебе, господин. Но я благодарю тебя только от собственного имени, потому что, если я погибну, моих людей пустят в расход. Им ты не дал ни единого шанса выручить собственную жизнь, а ведь я могу и проиграть. У них ты должен просить прощения.

— Сделай, как он говорит, — тихо произнесла разбойница на своем ломаном Кону, — потом поздно будет.

Оветен вскинулся на нее:

— Пусть смерть к тебе придет, хоть это и не в моих интересах. Не стоишь ты того, чтобы сражаться с имперским солдатом.

Он показал окружавшим его серебряную монету, затем положил ее на плоский камень, достал меч и рубанул по монетке одним ударом. Половинки разлетелись в разные стороны.

— Найдите их, — сказал Оветен, убирая меч в ножны. — Утром последний срок, когда один из вас принесет мне обе половинки. Свободны.

Противники смерили друг друга взглядом. Девушка нарочито показала Маведеру арбалет, щелкнув пальцами, будто нажала на спусковой механизм оружия. Дерзко ухмыльнулась и скрылась во мраке. Гвардеец немного постоял и двинулся в противоположную сторону.

Охотница и Рбит молча сидели рядом. Бадорский гвардеец рядом с разбойницей казался настоящим гигантом, однако армектанка лучше кого-либо знала, что в подобном поединке ни сила, ни рост значения не имеют. Что они против стрелы? Конечно, может дойти и до рукопашной, но вряд ли дойдет.

Кот развалился на боку, с напускным безразличием ожидая исхода. Девушка чувствовала, что это спокойствие — видимость. Как бы он ни доверял своей подчиненной, так или иначе, речь шла о его жизни. Даже у кота-гадба она единственная.

Подошел Оветен.

— Уже за полночь, — сказал он.

В ответ лишь молчание. Тогда он устроился рядом.

Никто все еще не спал в лагере. Даже люди Оветена, хотя и не их судьба сейчас решалась, были слишком возбуждены, чтобы отдыхать. Они вели тихие беседы, рассевшись группами.

Время шло, ничего не происходило, народ наконец начал расходиться в поисках укрытия от пронизывающего ветра. То один, то другой, завернувшись в плащ, постепенно засыпал. Голоса понемногу стихали.

Все, что можно сказать, было уже сказано.

Задремал и Оветен. Глаза слипались, голова клонилась на грудь, вдруг он вздрагивал, тер лицо, чтобы проснуться, оглядывался кругом, не сразу соображая, где находится, но над ним было темное небо Громбеларда, а не родного Армекта. И совершенно нельзя было вычислить, который час.