Пронск - Даниил Сергеевич Калинин

уверен, что этой крепостью окажется Пронск. Он крупнее – настоящий стольный град удельного княжества, куда ушли многие беженцы; там подготовлен достаточный запас еды. А значит, Батый постарается завладеть им во чтобы то ни стало!

Сделав короткую паузу, я продолжил:

– И не стоит хоронить ратников Ратибора раньше времени. Они сидят в крепком детинце, и воев у воеводы вполне достаточно, чтобы перекрыть всю протяженность стен, меняя уставших и восполняя потери. Может, поганые и решатся на один, от силы два отчаянных штурма всей силой… Но коли Ижеславец за время их не падет, татары сломаются! Гибель соратников, отсутствие нормальной жратвы подорвут боевой дух воинов, ослабят их, и тогда Бурундаю придется отвести своих нукеров.

Тысяцкий голова как-то грустновато улыбнулся в ответ на мои слова:

– Князь Юрий Ингваревич поставил меня старшим над дружиной, но наказал держать с вами совет, как быть дальше. Видать, не зря наказал… Что же, твоя правда, сотник. Поступим, как ты и говоришь, коли твои соратники считают так же…

Последние слова прозвучали определенно с двойным смыслом – вроде бы Захар Глебович и соглашается со мной, но одновременно с тем задает вопрос. Очевидно, таким же образом это поняли и ельчане, каждый из которых утвердительно склонил голову, поддержав меня. Однако стоило мне перевести дыхание, как чуть хрипловатым, севшим от простуды голосом заговорил Твердислав Михайлович:

– А не лучше ли нам сразу к Рязани пойти? Юрий Ингваревич ведь к стольному граду дружину уводит, там же ему дожидаться подмоги Владимирской. Меж тем Пронск поганые вряд ли всей ордой осадят… Может, и не станут пороки строить ради его детинца, не столь он и велик! А коли и построят, так ведь не все же мастера при них останутся? Ударим по порокам, пусть ночью – сколько же нас тогда после сечи уцелеет? А Рязань поганые все одно осаждать будут, и новые камнеметы изготовят!

Вполне разумные доводы елецкого воеводы буквально резанули по сердцу, заставив меня едва ли не выкрикнуть в ответ:

– Нет!!!

Прозвучало слишком горячо и эмоционально, что не укрылось от окружающих, – все обратили на меня свои заинтересованные и малость удивленные взгляды. А Кречет, более прочих сведущий о моих непростых отношениях с княжной Пронской Ростиславой, и вовсе подозрительно сощурил глаза… Прав ты, дядька, кругом прав, болею я душой за неожиданно обретенную любовь! Норовистая девка ведь могла и подле отца остаться в осажденном граде, а последний наверняка не бросил свою столицу…

Плохо ставить личное над общим делом?! Еще как! Однако же вроде как и спасение Пронска с его жителями – дело серьезное, благое… Нервно сглотнув – в горле вдруг образовался ком, – я заговорил уже более спокойно:

– До Пронска ворог все равно пойдет по реке. Соответственно, и нам сейчас от русла Прони сворачивать нет нужды, дойдем хотя бы до града. А уж там, на месте, и разберемся что к чему! Может, вся орда останется осаждать крепость, может, часть ее, но без пороков им детинец не взять. Их обязательно построят, а раз так, то наша задача их сжечь. Да заодно выведать, где стоят в лагере китайские мастера, и ночью к ним наведаться… Для того нужно языка взять, а как все разведаем, так под покровом тьмы-то по ворогу и ударим! Если удастся тихо мастеров вырезать и пороки сжечь, считай, сорвем осаду. И не забывайте – если из Ижеславца жителей едва ли не всех удалось вывести до осады, то Пронск многолюднее, там одних посадов сколько было! А ведь еще и беженцы потянулись, хоть и из того же Ижеславца! Не верю я, что все решились дома бросить да зимой из города уходить… И всех их ждет погибель, коли поганые в детинец ворвутся!

Захар Глебович, ненадолго задумавшись над моими словами, озвучил свои сомнения:

– Бесшумно вырезать мастеров вряд ли выйдет. А пороки сжечь и отступить сквозь лагерь поганых – и того подавно! Гибельное дело нам всем предстоит, ведь отступать после начала боя будет уже некуда… Но раз так, может, действительно стоит уходить именно к Рязани?! Там мы всяко полезнее окажемся.

И вновь я ответил горячо, резко махнув головой:

– Отступать есть куда! Коли сумеем потихому пробраться в татарский лагерь с реки, то есть с тыла, откуда они нападения не ждут, да сдюжим с пороками и мастерами, то отойти можно будет к воротам. День перебедуем в Пронске, а ночью град покинем подземным ходом и тогда уж рванем к Рязани… Что думаете, други?

Вновь повисла недолгая тишина, в этот раз какая-то напряженная, вязкая, неприятная… Но прервал ее Кречет, односложно ответив:

– Я согласен с Егором. Ежели ворог у Пронска поставил камнеметы, их нужно сжечь и мастеров перебить обязательно. Иначе, коли не тронем их, то после штурма они к Рязани придут, ее стены ломать примутся. Даже если мы те пороки, что у стольного града раньше поставят, уже успеем порушить, так новые ворог станет беречь как зеницу ока! И тогда к ним точно не прорвешься… А так выходит, что сожжем камнеметы у Пронска, а там, глядишь, обгоним на лыжах татарских гонцов и у Рязани по осаждающим внезапно ударим! Ну, и не забывайте – наши запасы также истончаются. За Пронском после прохода орды вряд ли что сумеем съестного добыть…

Слова дядьки прозвучали весомо и разумно – вновь кивают собравшиеся, поддерживая его, а заодно и меня. И действительно, все логично да разумно, вот только непонятно, померещились ли мне лукавые искорки в его взгляде или нет?!

В любом случае спасибо тебе, Кречет…

Бурундай стоял у внутренней бойницы Набатной башни, обратившись лицом к сотням тургаудов и тысячам покоренных. А в его глазах отражались отблески пламени, объявшего единственные врата, ведущие внутрь детинца орусутов! В сочетании с устремленным на нукеров жестким, безжалостным взглядом сейчас нойон казался своим воинам каким-то невероятным, сверхъестественным существом, чей гнев страшнее самой смерти!

– Сегодня я говорю с тургаудами. Сегодня я обращаюсь к избранным батырам монгольской степи, кому доверена великая честь – хранить жизнь своего темника…

Начало речи одного из лучших военачальников Батыя было относительно спокойным. Но те, кто хорошо его знал, ясно понимали: это мнимое спокойствие есть лишь затишье перед бурей… И они оказались правы, ибо мгновение спустя над притихшей тьмой отчетливо разнесся гневный рев Бурундая:

– Вы – трусливые псы, опозорившие свое имя бегством! Безвольные бабы, что никак не могут взять крепость, обороняемую жалкой горсткой