Новые мелодии печальных оркестров - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

ДЖОН ДЖЕКСОН»

— Это… это довольно длинное сообщение, сэр, — удивился телеграфный служащий. — Желаете так его и отправить?

— Именно так, — кивнул Джон Джексон.

III

В тот день он ехал и ехал, пока не оставил позади семь десятков миль; о каплях дождя на окнах вагона напоминали теперь только прочерченные на пыльном стекле дорожки, местность вдоль путей ожила, одевшись весенней зеленью. Когда солнце на западе приметно побагровело, он вышел из поезда в забытом богом городишке под названием Флоренс, как раз по ту сторону границы с соседним штатом. В этом городе Джон Джексон родился; последние двадцать лет он здесь не бывал.

Таксист (Джексон узнал в нем своего друга детства, Джорджа Стерлинга, но промолчал) отвез его в обшарпанную гостиницу, где он, к восторгу и удивлению хозяина, снял номер. Оставив плащ на просевшей кровати, Джексон вышел через пустынный вестибюль на улицу.

Вечер выдался теплый, погожий. Серебряный серн луны, уже завидневшийся на востоке, обещал ясную ночь. Джон Джексон прошелся по сонной Главной улице, где все — лавки, конные привязи, поилки для лошадей — вызывало в нем необычное волнение, потому что он знал их с детства и видел в них нечто большее, чем просто неодушевленные предметы. Проходя мимо очередной лавки, он разглядел за стеклом знакомое лицо и заколебался, но передумал, двинулся дальше и за ближайшим углом свернул. По сторонам широкой дороги стояли нечастым строем обветшалые дома, иные из них были окрашены в нездоровый бледно-голубой цвет, и все располагались в глубине больших запущенных садовых участков.

По этой дороге он прошагал солнечную полумилю — полумилю, сжавшуюся нынче в короткий зеленый коридор, населенный воспоминаниями. Здесь, например, ему на всю жизнь пометил бедро своей железной подковой беззаботный мул. В этом коттедже жили две милые старые девы, которые по четвергам угощали коричневым печеньем с изюмом самого Джексона и его младшего брата (тот не дожил до взрослых лет).

Приблизившись к цели своего паломничества, Джексон задышал чаще: навстречу ему словно бы выбежал дом, где он родился. Это была развалюха, выцветшая от солнца и непогоды, и помещалась она далеко от дороги, в самой глубине участка.

С первого взгляда сделалось ясно, что здесь больше никто не живет. Уцелевшие ставни были плотно затворены, из путаницы вьющихся растений рвался единым аккордом пронзительный хор сотни птиц. Джон Джексон свернул с дороги и неровными шагами, утопая по колено в нестриженой траве, пересек двор. Дыхание у него перехватило. Он остановился и сел на камень, накрытый приветливой тенью.

Это был его дом, единственный родной; среди этих скромных стен он бывал невероятно счастлив. Здесь он узнал и усвоил доброту, ставшую неизменной спутницей его дальнейшей жизни. Здесь открыл для себя немногочисленные и несложные правила порядочности, к которым столь часто взывают и которым столь редко следуют; в суете конкурентного противоборства его не столь утонченные коллеги видели в нем по этой причине чудака, заслуживающего то ли насмешки, то ли восхищения. Это был его дом, потому что именно здесь была рождена и вскормлена его честь; он познал все невзгоды, выпадающие на долю бедняков, но не делал ничего, в чем пришлось бы раскаяться.

Однако в действительности его привело сюда иное воспоминание — оно и прежде посещало его чаще всех прочих, а ныне, когда в жизни наступил кризис, набрало еще большую силу. В этом дворе, на ветхой веранде, в каждой зеленой кроне над головой ему все еще виделись отблески золотистых волос и ярких детских глаз его первой любви — девочки, которая жила в давно уже не существующем доме, что стоял напротив. Если здесь было что-то живое, то это ее дух.

Внезапно он встал и, продираясь через кусты, двинулся заросшей дорожкой к дому. Из травы, чуть ли не из-под ног, с шумом взлетел черный дрозд, и Джексон вздрогнул.

Когда он открывал дверь, половицы веранды под ним угрожающе просели. Внутри не слышалось ни звука, лишь медленная, мерная пульсация тишины, но стоило ему пересечь порог, и явилось слово, неотвратимое, как дыхание, и Джексон произнес его вслух, словно бы окликая кого-то в пустом доме.

— Элис, — крикнул он; и еще громче: — Элис!

В комнате слева кто-то испуганно вскрикнул. Пораженный, Джон Джексон застыл в дверях: он решил, что этот крик оживило его собственное воображение.

— Элис, — позвал он неуверенно.

— Кто там?

На сей раз сомневаться не приходилось. Голос, испуганный, чужой и в то же время знакомый, доносился из прежней гостиной, а вскоре Джексон различил и робкие шаги. Ощутив легкую дрожь, он распахнул дверь.

Посередине пустой комнаты стояла женщина с золотисто-рыжими волосами; ее яркие глаза смотрели тревожно. Возраст ее определялся как промежуточный между устойчивой юностью человека, чье существование безмятежно, и властным окликом сорокалетия, и лицо было отмечено тем неопределимым очарованием, что дарует иной раз юность, прежде чем покинуть свое давнее обиталище. Чуть располневшая, но все же стройная, она с изящным достоинством опиралась белой рукой на каминную полку; луч заходящего солнца, проникая в просвет занавесок, играл в блестящих волосах.

Когда Джексон вошел, большие серые глаза женщины зажмурились и снова распахнулись; она еще раз вскрикнула. Потом случилось странное: мгновение они смотрели друг на друга без слов, рука женщины соскользнула с камина, она покачнулась и одновременно шагнула к Джексону. Тот, словно ничего на свете не было естественней, шагнул навстречу, раскрыл женщине объятия и расцеловал ее, как маленького ребенка.

— Элис, — хрипло повторил он.

Она глубоко вздохнула и отстранилась.

— Я вернулся, — пробормотал он нетвердым голосом, — а ты сидишь на том самом месте, где мы обычно сидели вдвоем, словно бы я никуда не уезжал.

— Я просто заглянула на минутку, — заторопилась она с объяснением, как будто не было на свете ничего важнее. — А теперь, само собой, я расплачусь.

— Не плачь.

— А как удержаться? Ты же не думаешь, — она улыбнулась сквозь набежавшие слезы, — ты же не думаешь, что вот такие истории случа… случаются с человеком каждый день?

Охваченный смятением, Джон Джексон подошел к окну и распахнул его навстречу вечеру.

— Как ты здесь сегодня оказалась? — Он обернулся. — Случайно?

— Я прихожу каждую неделю. Иногда с детьми, но чаще одна.

— С детьми? У тебя есть дети?

Она кивнула.

— Я замужем, уже с незапамятных времен.

Они стояли, уставившись друг на друга, потом рассмеялись и отвели взгляды.

— Я тебя поцеловала.

— Жалеешь об этом?

Женщина помотала головой.

— В последний раз я тебя целовала у этой самой калитки десять тысяч лет назад.

Он протянул ей руку, они вышли и сели рядышком на разбитый настил веранды. Солнце окрашивало запад размашистыми мазками персиковых, рубиновых и золотисто-желтых тонов.