Сочельник строгого режима. Тюремно-лагерные были - Борис Юрьевич Земцов

одновременно), а в бауле, стоящем, согласно лагерным требованиям в отрядной каптёрке, ничего бы не случилось: осталась бы вещь служить мне верой и правдой до конца моего срока. Только сослагательное наклонение с его вечным «если бы» на строгом режиме ещё меньше жизненной силы в себе имеет, чем на воле. Словом, что случилось, то и случилось.

Кстати, как вещь, костюм тот вовсе не пропал. Обиженные, имевшие, согласно статусу, на это право, его из мусорки вытащили и после внутреннего толковища постановили, что носить костюм — Шурке, самому работящему и самому забитому из представителей этой масти в нашем отряде. Он и носил. Когда я освобождался, тот костюм на нём и был одет.

А освободился я всё равно по УДО. Капитан ФСИН Николай Васильев этому помешать не смог. К этому времени его в другую зону перевели. С повышением. Похоже, ценным для ведомства оказался кадром.

Ведомству, конечно, видней.

Сочельник строгого режима

Утром двадцать второго декабря через полуоткрытый кормяк[47] прапор-продольный нехотя прорычал мою фамилию со стандартным довеском:

— Вечером на этап…

В конце последнего месяца года в среднерусской полосе, в помещении с плохим освещением, вечер начинается едва ли не в полдень. Естественно, я попробовал уточнить слишком абстрактное понятие «вечером». В ответ услышал выдавленое сквозь неразжатые зубы:

— В шесть…

В российских СИЗО конечный пункт этапирования для арестантов — информация секретная. Всё равно, на всякий случай, полюбопытствовал:

— Старшо́й, а куда этап будет?

По свойственной всякому первоходу наивности добавил совсем не тюремное, слишком человеческое:

— Скажи, пожалуйста…

Разумеется, получил в ответ обычное в Бутырке, как, впрочем, и в любом другом СИЗО моей Родины:

— Куда повезут…

Куда повезут … С учётом масштабов страны и непредсказуемости милицейского, тюремного и прочих судьбоносных российских ведомств — это непредсказуемо. Можно плавно спланировать в соседнюю область, куда из столицы автолайны каждые полчаса. Можно загреметь в Коми или в Сибирь, куда поезд несколько суток только до станции, от которой до зоны ещё не одна сотня километров. Благо, на Колыму теперь из Москвы, кажется, не отправляют. Впрочем, и без Магадана список регионов «вечно зелёных помидоров» Отечества нескончаем.

Только в тот день не повезли вовсе. Ни на близкое, ни на далёкое расстояние. Ни в шесть, ни позднее.

За час до отбоя заступившая на смену сердобольная прапорщица Екатерина, одаренная шоколадкой из моей последней дачки, шепнула в кормяк:

— Не будет сегодня этапа… Точно не будет… Теперь уже после праздников…

Радости по поводу такой новости не было. Один Новый год в тюрьме я уже встречал, потому и знал, какое это тягостное и беспросветное событие. На период тюремного новогодья всякий огонёк-доходяга Надежды на какие-то перемены к лучшему решительно задувался хотя бы потому, что суды не работали, и почта не приходила. Снова он начинал теплиться не просто с календарным окончанием щедро отпущенных государством каникул, а лишь спустя некоторое время после неминуемого в подобных случаях послепраздничного отходняка, что порождён пьянством, обжорством, ничегонеделанием и прочими формами оскотинивания, которому так подвержен российский чиновник.

Значит, ещё один Новый Год в четырёх стенах в самом конкретном и самом худшем смысле сочетания этих слов. На этот раз ко всем совсем не праздничным ощущениям прибавится сверлящая тревога: куда отправят, где придётся отбывать?

А ещё на собственном прошлогоднем опыте я знал, что праздники в СИЗО — это всегда усиление режима, а значит бесконечные шмоны с безжалостным перетряхиванием нашего нехитрого скарба в поисках браги, мобильников и прочих запретов. Вечное арестантское неудобство, вечный повод к беспокойству и унижению.

Словом, ничего доброго за перспективой Нового Года в стенах самого знаменитого в России СИЗО не было.

Именно так всё и случилось…

Три недели новогодних бутырских каникул были густо вымочены в безысходной арестантской, особенно ощутимой в праздники, тоске. К тому же, похоже, что все, кто следил за моей судьбой с воли, были оповещены, будто я уже уехал — отправился к месту отбывания наказания. Соответственно, ни свиданий (пусть коротких через коридор и две решётки), ни писем, никаких приветов. От этого тоска становилась ещё черней и гуще.

Лишь утром пятнадцатого января через приоткрытый кормяк снова грянуло слово «этап». И… стронулось скрипучее колесо арестантских перемен.

В семь вечера из камеры, стены которой жадно впитывали мою жизнь последние полгода, я перекочевал на сборку. Уже с баулом, уже попрощавшись с теми, с кем делил скудное бутырское пространство, уже готовый к этапу и ко всему, что с ним связано.

Сборка — тема отдельная. В принципе — это та же самая тюремная хата, где железные двухэтажные шконки заменены скамьями вдоль стен. Впрочем, замена мебели вовсе не обязательна. Порою набившиеся в сборку и дожидающиеся вызова (кого на этап, кого на встречу с адвокатом, кого на вызов к следователю) сидят на голых железяках тех же самых двухэтажных шконок, что являются главной мебелью в общих камерах. Главной вечной достопримечательностью сборки всегда был табачный дым. Такой густой, что, казалось, будто его верхние слои можно пилить на кусочки.

После сборки пришлось пережить ещё один шмон. Возможно, и не такой дотошный, но всё равно неприятный. «Последний бутырский шмон …» — отметил я про себя. Ни жарко ни холодно от этого открытия не было. Знал, что в самом ближайшем будущем на смену шмонам тюремным придут шмоны лагерные. Вряд ли грядущие шмоны будут приятней и человечней, чем шмоны предыдущие.

Удивило, что перед посадкой в автозаки, призванные доставить нас на вокзал, отправлявший нас капитан-уфсиновец предложил желающим взять новенькие чёрные телогрейки и такие же чёрные штаны. С одной стороны, такое предложение имело знак «плюс»: администрация проявила заботу по отношению к арестантам. С другой стороны, веяло от такого «плюса» замогильным холодом и перечёркивался он жирнющим «минусом»: если сами мусора ватную одежду в дорогу выдают, значит, везут непременно куда-нибудь в лютое Заполярье, где не то, что срок отбывать, но и просто жить человеку совсем несладко.

Впрочем, тут же подтвердилась репутация всякой тюремной сборки как рассадника всех возможных слухов и новостей, ибо заметалась в этапной группе то ли переданная с воли, то ли утекшая из мусорской среды информация: повезут нас в Мелгород. Это никак не соответствовало только что предложенным ватным штанам и телогрейкам. Пункт нашего следования располагался почти в шестистах километрах к югу от Москвы, в местах, где абрикосы не только растут, но и вызревают.

Конечно, абрикосовые края — это лучше, чем Архангельск или Томск, только радость отбывать срок в тёплых местах