Как Бог съел что-то не то - Джудит Керр

И тут до нее донесся голос папы:

– Как быстро это действует?

– В течение нескольких секунд, – ответил голос профессора Розенберга. – Я приготовил такое же для себя и Луизы.

Анна обошла книжный шкаф и увидела папу и профессора. Папа положил что-то в карман. Профессор сказал:

– Надеюсь, никому из нас это не понадобится. – Тут он увидел Анну. – Здравствуй! А ты выросла. Скоро дорастешь до меня!

Профессор шутил: он был маленького роста и полный.

Анна вынудила себя улыбнуться. Ей было неуютно в этой полутьме. Что обсуждали папа и профессор?

Профессор взглянул на папу своими черными печальными, как у обезьянки, глазами и сказал:

– Если в Лондоне станет невыносимо, присылайте девочку к нам. Договорились?

– Да, – ответила Анна из вежливости и тут же решила, что, если в Лондоне станет невыносимо, она останется с папой и мамой.

А потом отнесла лимон в комнату тети Луизы, и они стали пить чай.

Перед их уходом тетя Луиза вручила маме пакет с отобранными для нее вещами. (Если люди будут покидать Лондон с такой скоростью, подумала Анна, они с мамой скоро окажутся владелицами обширного гардероба.) Тетя Луиза несколько раз обняла маму, и даже профессор обнял папу и проводил их до автобусной остановки.

В гостинице мама вскрыла пакет и обнаружила там кроме платьев конверт. В конверте лежало двадцать фунтов стерлингов и записка: «Пусть это поможет тебе прожить несколько трудных недель».

– Господи! Это прямо как чудо! – воскликнула мама. – Теперь мы сможем платить за твое проживание в гостинице до тех пор, пока ты не найдешь работу.

Папа, конечно, мог бы сказать, что не следует брать деньги у Розенбергов. Или хотя бы что эти деньги они берут исключительно в долг… Но он ничего не сказал. Он стоял у окна – как будто ничего не слышит. Он глядел в ночное небо и что-то нащупывал, нащупывал у себя в кармане.

Анне вдруг стало страшно.

– Что там? – вскричала она, хотя уже почти догадалась. – Папа, что дал тебе профессор?

Папа оторвал взгляд от неба, посмотрел на маму, которая тоже смотрела на него во все глаза, и медленно произнес:

– Одну вещь, о которой я его попросил. На крайний случай.

Мама обхватила Анну руками, словно боялась отпустить ее от себя.

– Только на крайний случай! – вскричала она. – Дорогой, я прошу тебя: только на крайний случай!..

Через три дня Франция и Германия подписали договор о прекращении военных действий, и англичане оказались единственной противостоящей Гитлеру силой.

Лондон непривычно опустел. Всех детей вывезли. Большинство пожилых людей – тоже. Каждый день звучала воздушная тревога. Поначалу, заслышав сирену, все бросались в бомбоубежище. На секретарских курсах набивались в сырой подвал, где пахло мышами. В гостинице «Континенталь» бомбоубежищем служил цокольный этаж, где располагалась еще и кухня; так что приходилось тесниться между кастрюлями и сковородками. Но ничего не случалось: бомбы не падали. И через какое-то время люди, уже не обращая внимания на воздушную тревогу, продолжали заниматься своими делами.

Однажды Анна услышала странный звук – как будто вдалеке раскололся на части тяжелый шкаф. На следующий день оказалось, что на Кройдон[9] сбросили бомбу.

А один раз Анна и папа увидели два атакующих друг друга самолета прямо над гостиницей. Самолеты кружили в розоватом вечернем небе так высоко, что звука моторов и стрельбы практически не было слышно – выстрелы угадывались по оранжевым огонькам и струйкам дыма. Это зрелище, почти фантастическое, совершенно заворожило папу и Анну. Открыв окно, они наблюдали за самолетами, не в силах отвести глаз, пока воздушная тревога не загнала их внутрь: Бедфорд-террас обстреливался шрапнелью.

Каждый день все гадали, будет ли вторжение. В газетах писали, как вести себя в этом случае: оставаться дома, не поддаваться панике и не предпринимать никаких попыток к бегству.

– Так случилось во Франции, – объяснял постоялец, приехавший из Руана. – Люди бросились прочь из городов. Толпы беженцев запрудили дороги, и армейские части потеряли возможность быстро передвигаться. А потом немцы пролетели над этими толпами на своих юнкерсах и расстреляли их из пулеметов.

– Ужасно, – сказала мама.

Француз кивнул.

– Люди сошли с ума. Все так испугались! Вы знаете, что сделали французы после падения Голландии? Всех людей с немецким гражданством отправили в лагеря: вдруг кто-то из них окажется коллаборационистом? Хотя большинство из них были евреями, противниками Гитлера. Когда нацисты пришли во Францию, заключенные плакали и умоляли освободить их – чтобы они могли хотя бы спрятаться. Но охранники испугались и никого не выпустили. А потом передали ключи от бараков нацистам: делайте что хотите!

Тут француз увидел, как мама изменилась в лице.

– Сына мадам интернировали, – напомнила французу жена.

Тогда француз быстро добавил:

– Но в Англии, конечно, такое невозможно!

* * *

После этого разговора отчаяние мамы возросло еще больше. Все ходатайства друзей Макса, учителей и даже известных профессоров Кембриджа ни к чему не привели. На их обращения попросту не отвечали. Мало-помалу люди поняли безнадежность своих попыток и отказались от них. Кроме того, у всех были свои проблемы.

Единственным человеком, который все еще пытался что-то сделать, был директор школы, которую окончил Макс. Директор хотел, чтобы Макс вернулся в школу преподавать.

– Конечно, преподавание не совсем то, что нужно юноше с его способностями, – говорил старый директор маме. – Но это лучше, чем сидеть в лагере, – и он продолжал бомбардировать власти своими требованиями об освобождении Макса.

Но и директор преуспел не больше остальных.

Между тем письма от Макса приходили, хоть и с разными интервалами: содержательные, трезво описывающие ситуацию, иногда даже смешные. Но за всем этим чувствовалось глухое отчаяние.

Кузена Отто отправили в тот же лагерь, и теперь они с Максом жили в одной комнате. Арест совершенно подорвал душевное состояние Отто, и Макс старался хоть как-нибудь поднять ему настроение. Им не хватает продуктов. Не может ли мама прислать им немного шоколада?

Один интернированный покончил с собой – еврей средних лет, до эмиграции побывавший в немецком концлагере. «Он не мог вынести даже мысли о лагере – немецком или английском. Тут нет ничьей вины, но все очень подавлены. Особенно кузен Отто. Единственное, что хоть как-то поддерживает его, это чтение П.Гр. Вудхауса[10].