То, что скрыто - Хизер Гуденкауф

Сегодня моя очередь мыть туалеты. А потом Олин обещала подготовить меня к собеседованию. Она договорилась, что меня примут на работу в местный книжный магазин. Я и рада, что пойду работать, и боюсь. Олин – активистка всевозможных местных обществ и клубов по интересам; благодаря ее связям многие «девочки», как она нас называет, получают работу неподалеку от «Дома Гертруды». Я ставлю на пол ведро с чистящими средствами, беру ершик, поднимаю крышку унитаза и вижу куклу, очень похожую на настоящего младенца. Ее широко раскрытые глаза смотрят на меня. У меня перехватывает дыхание. Головка у куклы такая же гладкая и розовая, как у девочки, которую я родила, а ручки тянутся ко мне, как будто умоляют достать ее. Я не вылетаю из туалета со шваброй наперевес, готовая к драке. Не визжу, не кричу непристойности, не обещаю отомстить. Я оседаю на пол, прижимаюсь лбом к прохладному голубому кафелю и реву, реву…

Наконец в туалет заходит Олин – ни на одной двери в доме нет замков – и садится на пол рядом со мной. Она обнимает меня, а я плачу навзрыд, как не плакала много лет. Никто еще не видел, чтобы я вот так плакала. Ни мать, ни отец, ни даже Бринн. Я утыкаюсь носом в худое, костлявое плечо Олин и реву.

– Ш-ш-ш, Эллисон, ш-ш-ш! – шепчет она мне на ухо. От нее пахнет застарелым табачным дымом. – Скоро будет лучше, – обещает она. – Слышишь? – Я шмыгаю носом и киваю, уткнувшись ей в шею. – Тогда вставай и умойся. – Она кладет мне на плечи свои шершавые, мозолистые руки. – Тебе будет непросто, – говорит она, глядя на меня снизу вверх. – Наверное, перед тем, как станет легче, должно стать намного труднее. Нельзя изменить прошлое, нельзя повернуть время вспять. – Я опускаю голову и снова начинаю плакать. – Но… – говорит она так резко, что я невольно вскидываю голову, – но от тебя зависит, какая ты сейчас и что у тебя внутри. Понимаешь? – Ответить нет сил. – Понимаешь? – снова спрашивает она, и я медленно киваю. – Эллисон, смотри на мир с надеждой в сердце, – ласково говорит Олин. Ее глаза тоже наполняются слезами. – Смотри на мир с надеждой, и он тебя вознаградит. Обещаю!

Я понимаю: то же самое она уже говорила десяткам, а может, и сотням женщин до меня.

Я киваю и вытираю глаза.

– Ну как, справишься? – спрашивает Олин.

– Я в порядке, – по-дурацки отвечаю я, кивая головой и шмыгая носом. То, что я не в порядке, видно невооруженным глазом. – Дайте мне несколько минут…

– Ладно. – Она встает и некоторое время стоит передо мной, как будто собирается сказать что-то еще, но не решается. – До встречи на общем собрании. – Она смотрит на куклу, которая по-прежнему плавает в унитазе. – Хочешь, я ее заберу?

– Нет, я сама, – говорю я.

Олин уходит, тихо прикрыв за собой дверь. Я смотрюсь в зеркало. Глаза у меня припухли, лицо пошло пятнами. Нельзя, чтобы соседки видели меня такой. Наклоняюсь над раковиной, умываюсь холодной водой. И вдруг думаю: какой ужасно холодной казалась речная вода моей новорожденной дочке… Из горла рвется придушенный крик. Я заставляю себя еще раз посмотреться в зеркало, приглаживаю волосы. Они по-прежнему длинные, блестящие, солнечно-желтые. Ненавижу их! Хватаю прядь, глубоко вздыхаю, ищу в аптечке ножницы, но не нахожу.

Я беру из ящика грязное полотенце, за ручку вытаскиваю из унитаза куклу, с которой капает вода, и крепко заворачиваю ее. Наверное, я должна сдать своего рода вступительный экзамен, пройти посвящение в общество бывших заключенных, проходящих курс реабилитации. Общество «Фи-Бета-Зэк»[2]. Что-что, а сдавать экзамены я умею! Я распахиваю дверь туалета; мои соседки глазеют на меня из-за дверей своих комнат. Я иду, не обращая на них внимания, с поднятой головой, расправив плечи. Нарочно прохожу чуть ли не по всему дому, не слушая издевательских смешков и выкриков за спиной. Спускаюсь вниз, прохожу через кухню. На заднем дворе стоят большие черные контейнеры для мусора.

Откидываю пластмассовую крышку и небрежно швыряю туда сверток. Он бесшумно приземляется среди вонючих объедков, грязной туалетной бумаги и прочего мусора.

Надежда. Олин велела мне смотреть на мир с надеждой. Я очень этого хочу. Мне это необходимо, но я не знаю как.

Идя по коридорам «Дома Гертруды», я слышу за спиной шепот: «Убийца!» – и вижу злые, перекошенные лица. Я никогда не освобожусь от прошлого, пока не уеду из Линден-Фоллс. Надо поскорее выйти на работу в книжный магазин, как-нибудь дотянуть срок в «Доме Гертруды». А потом я уеду отсюда. Но сначала мне нужно повидаться с сестрой, посмотреть ей в лицо и заставить ее поговорить со мной.

Фонари на Салливан-стрит включаются в половине десятого, хотя небо еще с семи затянуто свинцовыми тучами. Джошуа смотрит на серебристые полосы дождя, прижавшись носом и пальцами к стеклу. От пальцев остаются липкие отпечатки. Клэр не хочется их стирать. Эти смазанные отпечатки словно говорят: «Смотрите все! Здесь есть пятилетний мальчик, который обожает «кислотных» жевательных червей и газировку с шоколадным вкусом». В редком для нее порыве снисходительности Клэр разрешила сынишке полакомиться и тем и другим. Вообще-то они не должны были так поздно задерживаться в «Закладке» в понедельник, но Эшли, ее семнадцатилетняя помощница, неожиданно заболела. Потом потек потолок, и пришлось срочно переставлять книги и мыть пол. Страдающий Трумэн спрятался в подсобку. Тогда-то Клэр и сдалась и купила Джошуа его любимые лакомства.

Сейчас, два часа спустя, Клэр взбирается на старую, шаткую приставную лесенку – Джонатан уверяет, что когда-нибудь она свалится с нее и свернет себе шею, – чтобы закончить опись книг, которую следовало доделать несколько часов назад.

– Мам, – испуганно окликает ее Джошуа, – я видел молнию. Наверное, будет гром!

– Джош, дай мне еще несколько минут, и мы поедем домой. Я почти закончила. Ты устал?

Джошуа отрицательно мотает головой.

– Надо начать укладывать тебя спать пораньше. Через неделю ты идешь в школу! – говорит Клэр, просматривая корешки книг на верхних полках, делая пометки, что заказать.

– Можно мне наверх? – спрашивает Джошуа.

Над магазином они устроили квартиру и даже обставили ее. Джонатан заканчивает ремонт. Если повезет, они смогут сдавать ее какому-нибудь студенту.

– Нет, нельзя, – отвечает Клэр. – Папа оставляет там свои инструменты. И потом, на втором этаже нет ничего интересного, кроме дырявого потолка. Обещаю, мы поедем домой через… – Она отрывает от лесенки руку, чтобы посмотреть на часы, чуть не падает, ойкает, хватается крепче. – Через пятнадцать минут!

Джошуа тяжело вздыхает, как будто не верит матери.

– Ладно, тогда пойду туда. – Он тычет пальцем в сторону детского отдела и устало бредет прочь – как маленький старичок, думает Клэр.