Справедливости – всем - Евгений Щепетнов

– Ну и чего барабанишь?! – рявкнул Татаринов, видимо, увидевший в моем громком стуке тень глумления (оно так и было, но я этого ему не скажу). – Что, тихо войти нельзя?

– Прошу прощения, товарищ полковник, но я же не могу ворваться в ваш кабинет без вашего разрешения. Я постучал, вы не ответили – думаю, может, занят? Еще постучал. Опять не отвечаете. Может, думаю, человеку стало плохо, раз он не может подать голос? Хотел уже и ворваться, а вы ответили. Еще раз извините.

Татаринов чуть прищурился, как бы соображая – то ли меня обматерить, то ли промолчать. Выбрал второе – я ведь и в самом деле сделал все то, что сказал. И правда, а вдруг он занят или что-то случилось?

– Ну и чего ты хочешь, капитан Каргин?

Он так выделил «капитан», что стало ясно – звание мной получено абсолютно не по делу, и вообще – я обмудок, каких мало. И капитан я на неопределенное, совсем даже недолгое, время.

Хм… а может, мне кажется, придумываю? Паранойя? И Татаринов ничего такого не думает и ничего особого не хочет?

Кстати, на его вопрос я мог бы ответить честно – чего именно хочу. Но вряд ли он это поймет. А может, и поймет, но только не оценит. Заниматься поиском убийцы придется ведь ему.

– Я раскрыл преступление на Миллеровской. Преступники задержаны, сидят в камере. Вот дело.

Татаринов приподнял левую бровь, пристально посмотрел на меня, затем кивнул на стул слева от стола и углубился в чтение. Читал он минут десять, затем захлопнул папку и посмотрел мне в глаза:

– Только вчера ты получил задание и сегодня уже раскрыл? Признайся, ведь ты работал над этим делом раньше! Не может быть, чтобы вот так взял и раскрыл! А зачем тогда молчал, прикидывался? Ну-ка, расскажи мне, как это все выглядело, как ты их вычислил, как брал.

Мой рассказ занял тоже не больше десяти минут. Ну что я мог ему рассказать? Что возил «языков» на Молочную Поляну? И «работал» по ним, как по грушам? Нет уж, эти подробности не для него. Официально – мой «источник», который существует у меня еще с времен работы участковым, сообщил, что ему рассказывали, будто некто убил и ограбил парня. Я поехал к этому некто, взял его, и тот выдал мне сообщников. Обычная история, ничего экстраординарного! Таких историй можно было бы рассказать тысячи и тысячи.

Большинство преступлений раскрываются не мудрыми аналитиками вроде Шерлока Холмса, хотя элемент дедукции присутствует всегда. Обычный опер тупо вытаптывает информацию, добывая ее, в том числе, и через стукачей. И это довольно-таки скучно, недостойно крутых ментовских сериалов. Не смешно, не интересно и даже глупо.

– Ты врешь! – безапелляционно заявил Татаринов. – В твоем рассказе полно дыр. Например, как ты удержал в машине двух злодеев, пока брал третьего? Говоришь, что так просто попал в квартиру подозреваемого? Сами открыли? Членовредительство было?

– Было, – кивнул я, – я же описал. Пришлось руку сломать уроду. Он меня пырнуть хотел.

– Читал. Но я не про подозреваемого, а про его семейку. Уверен, они так просто не сдались, не тот народ. Итак?

– Почти без последствий, – нехотя сознался я. – Сотрясение мозга, наверное. У мамаши и у папаши. А другого злодея отчим сам сдал. Достал его урод. Товарищ полковник, можно я сегодня отдохну? Я ночь не спал. Как от вас вчера вышел, так сразу делом занялся. С ног валюсь.

– У тебя еще одно дело, не забывай, – буркнул Татаринов, глядя в столешницу и постукивая пальцами по краю стола. – Иди, отдыхай. Завтра жду. И вот еще – надеюсь, что на самом деле не поступит жалоба о том, что ты там всех покалечил… Рэмбо!

Он вдруг ухмыльнулся, и я неожиданно для себя ухмыльнулся в ответ, отрицательно помотав головой. Потом Татаринов махнул рукой, будто отгоняя муху, и я, сообразив, тут же выскользнул из кабинета. Если тебя отправляют на выходной, значит, нужно бежать, пока начальство не передумало. Выходной в ментовке – великая драгоценность, и его нужно беречь как зеницу ока. Впрочем, как и везде. Даже если ты работаешь ассенизатором.

– Ложись.

Сазонов отвернулся к столику, чем-то на нем погремел. Я же сбросил полотенце и улегся на живот, подставив голый зад под привычные уже, хотя и не очень приятные, уколы. Да что там «не очень»! Боль такая, что глаза на лоб лезут! Конечно, потом Сазонов как-то ее, эту боль, снимает, но все равно – отвратительно! Если бы не мое обещание участвовать в этих экспериментах…

Так и не знаю, что за уколы он мне делает. Но то, что они мне помогают, – это точно. Как и ребятам – троим посвященным, костяку нашей группы. Им он прокалывает перед тренировкой. Не каждый день, как мне, а примерно через день.

– Скоро отменю курс, – обрадовал Сазонов, и я невольно глубоко вздохнул: наконец-то!

– Ну что так вздыхаешь? – Сазонов ухмыльнулся и недовольно покачал головой. – Терпеть должен! Вся наша жизнь – терпение! Боль, страх, голод – все человек вытерпит. А когда вытерпит – станет сильнее! Все, что нас не убивает…

– Делает сильнее! – выпалил я, скорчив отвратную гримасу, долженствующую выражать мое отвращение к автору строк. – Слышал уже! Немчура всякая сочинила, а мы повторяем! Вон инвалиды в колясках – что, стали сильнее?! А их ведь не убило! Так что бред это! Самый настоящий бред!

– А может, и сильнее… – задумчиво протянул Сазонов, толчком отправляя меня назад, на кушетку, – расслабься, и вообще, не перебивай старших! Сильнее – понятие растяжимое. Один считает, что быть сильнее – это поднять штангу в триста килограммов весом. Другой – победить на математической олимпиаде. Третий – сожрать гамбургеров больше других в единицу времени. И каждый из них считает, что именно он самый сильный.

– Ну а чем сильнее безногий инвалид?! – не унимался я, пока Сазонов втыкал в меня длинные, тонкие иглы. Больно не было – покалывание, как от слабого электротока, и… расслабуха. Сразу захотелось спать. Впрочем, я ночь не спал, еще бы не захотелось!

– По-разному. Например, развил свой мозг. Стал сильнее духовно.

– О-о-о… началось! Духовно! Я вот ни разу не спрашивал, вы в бога верите?

Я замер – ответит или нет? Вопрос вообще-то интимный! Но мы уже достаточно долго знакомы, да и за спрос ведь не побьют.

– Ну как тебе сказать… – Сазонов не замедлил движений, голос его оставался спокойным, слова четко размеренны. Впрочем, как и всегда. – Я верю, что мы никуда не деваемся. То есть наши личности. Мы уходим куда-то в неведомое, вроде как записываемся в некое информационное поле. И если это не бог, то что? И верю, что каждому воздастся по его делам.

– Ад?

– И ад. Кстати, а тебе не приходило в голову, что мы как раз в аду и живем? Что наша нынешняя жизнь – это наказание за проступки нашей души где-то там, в хорошем месте? И пока не искупим, пока Провидение не решит, что нам пора, – домой не вернемся!

– То есть вы считаете, что моя семья… Нет! Я не могу этого принять, не могу!