Малиновый холм, или Дом страха - Эва Франц

Когда Кристина вернулась со своими вёдрами, я лежала в постели, замерев как бревно.

– Ты слышала ссору? – спросила я.

– Какую ссору? – удивилась Кристина.

В следующую секунду раздался ужасный вопль. Кристина выронила оба ведра, и вода снова разлилась по полу. Но нам было не до того – я спрыгнула с кровати, и мы вместе кинулись из палаты по коридору в сторону лестницы, откуда доносились крики. Кто-то продолжал кричать и кричать…

Кристина раньше меня подбежала к большой лестнице – перегнувшись через перила и взглянув вниз, она тоже вскрикнула.

Внизу кричала сестра Ингеборг. Стоя на каменном полу первого этажа, она продолжала завывать, закрыв лицо руками. По всем коридорам и этажам спешили пациенты и медсёстры, чтобы узнать, что же случилось. Перила лестницы были такие высокие, что мне пришлось подняться на несколько ступенек, чтобы взглянуть вниз.

На полу в нескольких шагах от сестры Ингеборг лежала какая-то фигура, вся в белом с головы до пят. От падения узел волос на затылке рассыпался, и длинные тёмные пряди обрамляли её белое, словно мел, лицо. Руки и ноги казались загнуты под странными углами, как у тряпичной куклы. Это была сестра Эмерентия.

Вот уже несколько месяцев я живу в санатории «Малиновый холм». Я успела подружиться с забавным мальчиком, который приходит ко мне в палату, когда я сплю, и повстречать даму с глазами без зрачков, которая утверждает, что мне угрожает опасность.

Я поняла, что меня пытаются отравить, и услышала, что много народу когда-то погибло здесь во время ужасного пожара…

И всё же до этого мига я ещё не боялась по-настоящему. Только теперь я поняла, что такое страх.

Странное дело – когда я приехала в санаторий, я была готова умереть. Смерть казалась чем-то естественным и само собой разумеющимся. Умереть молодой – моя судьба, точно так же, как судьбой Эдит будет продавать шляпки, а Улле – плавать по морям.

Конечно, я иногда задумывалась, что произойдёт, когда я в последний раз закашляюсь и у меня кончится воздух. Например, встречусь ли я с отцом? Попаду ли в рай, как обещают в церкви? Но вместе с тем мне казалось лишним заранее ломать над этим голову: скоро этот день настанет – и я всё узнаю.

Но теперь, когда смерть подступила совсем близко, я испугалась. Лёжа в своей постели в четырнадцатом отделении, я ощущала, как страх поедает все мои мысли. Теперь я боялась всего! Боялась смерти и что умирать будет больно. Боялась «Малинового холма». Боялась докторов и медсестёр. Ванных, механического пресса, морга.

Наверное, всё изменил тот крик. Снова и снова он раздавался у меня в ушах. Не крик сестры Ингеборг – а крик сестры Эмерентии, когда она полетела вниз с лестницы. Так кричит человек в свой последний час.

Неужели, когда настанет мой черёд, я закричу так же?

Слова Рубена по-прежнему эхом отдавались у меня в голове: пока сестра Эмерентия здесь, в санатории «Малиновый холм», со мной не случится ничего плохого. Но ведь теперь её нет!

Я не знала, выжила сестра Эмерентия или умерла. Первым на место прибыл доктор Функ, он распорядился, чтобы сестру Эмерентию погрузили в машину «Скорой помощи» и увезли куда-то. Мне показалось странным, что больного человека увезли из больницы, но сестра Петронелла объяснила: в санатории нет необходимого медицинского оборудования, чтобы оказать помощь тому, кто упал с лестницы.

Доктор Функ тоже уехал на «Скорой помощи», сказала сестра Петронелла. Она плакала, рассказывая мне об этом. Все сёстры плакали, помогая Кристине вытереть пол в моей палате. Им казалось ужасным, что сестра Эмерентия могла споткнуться на лестнице, по которой все проходили много раз в день. Ведь она всегда двигалась так прямо и целеустремлённо, никогда не рвалась вперёд и не шаркала ногами…

Я же была уверена, что сестра Эмерентия вовсе не поскользнулась на лестнице. Её кто-то столкнул. Вероятно, тот самый человек, с которым она ругалась в коридоре четырнадцатого отделения. Но сёстрам я этого говорить не стала, они и так достаточно напуганы. Если это был доктор Функ, то уже поздно – ведь он поехал с ней на «Скорой помощи»…

Нам, пациентам, велели оставаться в палатах и беспокоить медперсонал только в самом крайнем случае. Ведь сестры Эмерентии, доктора Функа и обоих водителей «Скорой помощи» на месте не было – тех, кто мог бы помочь нам, пациентам, осталось очень мало.

Когда наступила ночь, стало ещё тише, чем обычно. Мне показалось, что я слышала, как вдалеке кто-то плачет, но через некоторое время звук прекратился.

В моё окно глядела луна, её свет падал прямо мне на лицо, но я не отворачивалась. Всё равно не засну, пусть уж луна слепит меня, если ей так хочется. Я предчувствовала, что эта ночь может стать для меня последней, и мне вовсе не хотелось её проспать.

Я по-прежнему не спала, когда несколько часов спустя услышала шаги в коридоре. Быстрые шаги, которые всё приближались. Каблуки, громко стучащие по плитам пола. Не похоже на сестёр, делающих ночной обход, – они надевали обувь с мягкой подошвой и старались ступать как можно тише.

Дверь в мою палату распахнулась, и кто-то вошёл. Луна отбросила луч в сторону двери, и я успела разглядеть, что это госпожа Хагман. Её нечасто можно встретить на третьем этаже – но, может быть, она взяла на себя ночной обход вместо перепуганных медсестёр?

Я подумала, что она станет меня ругать, если увидит, что я не сплю, поэтому быстро притворилась спящей. Госпожа Хагман повозилась с чем-то, потом стало тихо. Я осторожно приоткрыла глаза, чтобы посмотреть, что же она делает.

В ту же секунду что-то укололо меня в руку – так больно, что я чуть было не закричала, но госпожа Хагман мгновенно закрыла мне рот ладонью:

– Ну-ну, не надо шуметь. Всего лишь небольшой укольчик. Когда подействует анестезия, больно не будет.

К своему полному ужасу, я почувствовала, как по телу распространяется волна онемения. Я больше не могла пошевелиться. Не могла даже пискнуть.

Госпожа Хагман убрала руку, подкатила кресло-каталку и подняла меня с постели. Жена главного врача оказалась на удивление сильной.

Внезапно ко мне вернулся дар речи. Кричать я не могла, только прошептала:

– Кофту и фотографию.

– Что-что?

– Я хочу свою кофту и фотографию матери и отца. Ту, что на комоде.

Странное дело – хотя минуту назад я лежала в постели и дрожала от страха, сейчас во мне проснулось упрямство.

Сейчас всё произойдёт. Сегодня ночью я умру, это я уже поняла. Но мне хотелось самой решить, как это будет. Я хотела ощущать запах матушки и видеть перед собой её лицо, когда засну навсегда – тогда мне будет не так страшно. Это просто маленькая просьба.