Лавка чудес - Жоржи Амаду

«Лауреат Нобелевской премии восхищен инициативой „Жорнал да Сидаде“» – под такой шапкой была напечатана статья о том, что «великий ученый из Соединенных Штатов восторженно поддерживает начинание нашей газеты», и о том, что он не сможет присутствовать на торжествах.

Доктор Зезиньо не скрывал своей досады: он твердо рассчитывал на прибытие Левенсона, а теперь придется ограничиться национальными гениями и провинциальными знаменитостями. Слабой заменой Левенсону, который, как до того сообщалось официально и переносилось молвой, «спешит к нам с территории североамериканского исполина», должен был стать профессор Рамос из Рио-де-Жанейро.

Могущественный баиянский редактор-издатель даже не подозревал, что нобелевский лауреат едва не послал к черту свои лекции в Токийском университете вместе с приглашением Пекина, чтобы вернуться в Бразилию, чтобы снова увидеть голубовато-зеленое море, и паруса рыбачьих ботов, и раскинувшийся на горе город, и его удивительных жителей, и высокую девушку – как же ее звали? – девушку стройную, как пальма, и ее губы, груди, бедра, живот, потому что забыть все это он был не в силах и хотел еще раз увидеть эту мулатку, словно сошедшую со страниц книг Аршанжо – возмутителя спокойствия, Аршанжо, следы которого едва угадывались в таинственном городе Баие.

Левенсон пробыл там три дня вместо запланированных двух – три дня и три ночи, – и вот какая нелепая и поэтичная мысль родилась у него после этого короткого путешествия: Аршанжо – просто-напросто колдун, он сотворил эту девушку, чтобы ею доказать американцу истинность всего им написанного… Но как же ее все-таки звали? Энн, да, да, Энн, радушная и бесстрашная Энн – и этот идиот жених, что ходил за ней как пришитый…

– Послушай, кто этот мрачный тип, который следует за нами неотступно? Поклонник или шпик? – спросил ее тогда Джеймс Д., осведомленный о нравах развивающихся стран и их режимах, и показал на поэта Фаусто Пену, тенью бродившего за ними по пятам.

– Кто? Этот? – беспечно рассмеялась в ответ Ана Мерседес. – Это мой жених. Раз уж мы заговорили о нем… Помнишь, ты хотел нанять кого-нибудь для сбора материалов о Педро Аршанжо? Он тебе подойдет. Он социолог и поэт, у него есть талант и сколько угодно свободного времени.

– Если он пообещает немедленно приняться за работу и оставить нас в покое, то может считать, что контракт с ним подписан.

Дни были заполнены до отказа, неутомимый Левенсон вместе с Аной Мерседес обегал весь город, прошелся по всем его улицам и закоулкам, заглянув в пышные синевато-золотые церкви. С кем только он не познакомился: с Камафеу де Ошосси, Эдуарде де Ижеша, местре Пастиньей, Маезиньей и Менининьей, Мигелом де Сантано Оба-Аре. Американец прятался от знаменитостей и отказывался от устраиваемых в его честь обедов, ссылаясь на недомогание. Он не попробовал тонких блюд и не услышал приветственной речи знаменитого академика Луиса Батисты, но зато ел ватапу, каруру, эфо, мокеку из крабов, кокаду[17] и абакаши на рынке Модело, в ресторанчике покойной Марии де Сан-Педро, а из окна были видны рыбачьи лодки, скользившие на всех парусах по глади залива, груды разноцветных фруктов, разложенных на берегу моря…

Он побывал в Алакету, на кандомбле Олги, дочери Локо и Иансан, воочию увидел описанных местре Аршанжо oриша и, не слушая объяснений жениха Аны Мерседес, приветствовал их радостно и сердечно. Ошала, опираясь на свой сверкающий посох, в танце приблизился к Левенсону и заключил его в объятия. А Олга показала ему алтарь – пежи. В баиянских одеждах и украшениях Олга, окруженная свитой иаво и жриц, казалась настоящей царицей. Как это писал Аршанжо? «…Они – царицы, когда стоят на улице у своих лотков с кушаньями и сладостями, а когда выходят на кандомбле, они – царицы вдвойне…»

Когда же наступала короткая баиянская ночь – всего три ночи было у него! – американец и Ана Мерседес любили друг друга… Длинные ноги, смуглые груди, аромат тропиков, ее дерзкий, ее бесстыдный смех!..

– Сейчас узнаем, гринго, годишься ты на что-нибудь или это так, одна видимость, – сказала она в их первую ночь и сбросила с себя то немногое, что на ней было.

Праздник, равного которому нет, праздник смеха, праздник стонов… Что тут еще говорить?! Да и зачем? Знайте, дорогой доктор Зезиньо, что американский ученый Левенсон был готов забыть про Японию и про Китай – имеется в виду Китайская Народная Республика – и был готов принять ваше приглашение, чтобы еще раз увидеть город Педро Аршанжо, таинственную, колдовскую Баию.

Но доктор Зезиньо ничего об этом не знает, а если бы знал, то велел бы дать примерно такую шапку на странице своей газеты: «Великий Левенсон очень, очень скучает по Баие».

Те немногие современники Педро Аршанжо, которых случайно, а не в ходе планомерных розысков нашли репортеры, оказались застенчивыми стариками, простыми, совсем простыми людьми, и рассказывали они про своего доброго соседа, чуть-чуть полоумного и беспутного: у него была страсть все на свете записывать в тетрадочку, он внимательно слушал и охотно говорил сам, он искусно играл на гитаре и кавакиньо – о беримбау или атабаке и говорить нечего: этому он научился еще в детстве, когда устраивался праздник на улице или на террейро.

Свидетели то и дело сбивались, очевидцы робели под ужасающим напором журналистов, а те ждали сенсационных подробностей, извращенной и убогой эротики, жестокости, насилия ради насилия – воспоминания стариков о старом времени ни к чему оказались репортерам нашего озверевшего мира. Вроде бы не так уж много лет разделяло их, но по укладу, по ощущениям, по стилю жизни они были настолько далеки друг от друга, что репортер Песанья сказал своим коллегам обоего пола:

– Я, ребята, в полном дерьме! Не о чем писать! Рассказывают бред какой-то про colored[18] старикашку, который двадцать пять лет назад умер и похоронен, про его «Лавку чудес»! Прокол!

Да, репортер Песанья, ты в дерьме, ты, и друзья твои, и подруги, все – в полном дерьме, вы сидите в нем по уши, а кто этого не понимает, тот вдобавок еще и кретин.

– Прокол, ребята! Ничего путного не добились мы с вами! Старичье твердит про эту самую лавку, где зануда Аршанжо строил из себя артиста, читал стишки. Мура! Не о чем писать! Знаете, этот Аршанжо – просто шут гороховый!

Толпа в полном восторге валила по улице, аплодируя, горланя, толкаясь и приплясывая. Карнавал! Каких только костюмов тут не было: «домино», индейцы, африканцы, шуты, барабанщики, пейзане и пираты, оборванцы-нищие, звери, птицы!.. Когда процессия вышла к Политеаме, грянули рукоплескания, раздался единый приветственный вопль: ура! ура! ура-а-а!

Восторг дополняло удивление: разве доктор Франсиско Антонио де Кастро Лoурейро, временно исполняющий обязанности начальника полиции, не запретил, «стремясь уберечь мораль, добропорядочность, семью и общественный порядок, желая положить конец дебошам и преступлениям», разве не запретил он еще в 1904 году устройство афоше, под каким бы предлогом и где бы их ни проводили? Запретил. Так кто же осмелился?