Малой кровью - Виктор Павлович Точинов

рисковал, и имелись у него приятели, такие же лихие сорвиголовы, и дело шло к тому, что сложится новая дерзкая шайка, и громко заявит о себе, и жизнь у ее участников будет яркая, но недолгая.

Все изменила встреча с Графом.

Граф тоже был уголовником, но совсем другого пошиба — уголовником-аристократом старой варшавской школы, и расплодившуюся гопоту, считавшую, что наган решает любые проблемы, презирал. Он был «шнифером», специалистом по вскрытию сейфов высочайшего класса, — и, отправляясь на дело, принципиально не брал с собой оружие, любое, даже нож.

Их знакомство длилось прочти семь лет, до смерти Графа, — тот был уже стар, и, как позже понял Мальцев, не хотел умирать, не передав кому-нибудь секреты ремесла.

Учеником Мальцев оказался талантливым.

* * *

Вечером состоялся обыск. И совсем не такой формальный, какие случались порой в «шарашке». Самый дотошный «шмон», с личным досмотром, с изъятием всего запрещенного, набралось такого немало, до сих пор начальство сквозь пальцы взирало на вещи, делавшие жизнь заключенных чуть более уютной.

— Вы все еще считаете, Глеб Васильевич, что амнистия возможна? — спросил Водянский с долей ехидства, печально озирая их жилище, которое никто теперь не принял бы за номер провинциальной гостиницы.

Вопрос был риторический, Мальцев не стал отвечать. Он теперь гораздо серьезнее воспринимал слова Водянского о возможном расстреле. И о том, что Минск слишком близок к границе. Если все сложится по худшему сценарию, то нет времени разрабатывать и шлифовать планы побега. Надо уходить при любой подвернувшейся возможности, на авось... А там уж как судьба рассудит. В свою судьбу Мальцев верил.

Эпизод 4. Школа без вывески

Школа ГУГБ отдельного здания не имела. Квартировала в техникуме швейной промышленности, занимая там один из этажей, имевший отдельный вход с улицы. Никакой вывески над дверью, но любой посторонний, шагнувший в ту дверь, немедленно упирался в стол дежурного, и тот вежливо спрашивал: вы куда и к кому? — а затем столь же вежливо объяснял, что надо выйти на улицу, пройти налево — там вход в техникум. Для дезинформации среди учащихся, постигавших тонкости швейного дела, был распущен слух, что в их здании квартируют курсы Наркомфина, готовящие бухгалтеров-ревизоров.

О начале войны Ксюша узнала накануне, в субботу. Удивительно, но факт. Или не удивительно, учитывая, где она училась. Вернее, учеба уже закончилась. В субботу Эйдеман ознакомил ее с приказом наркома, лист был аккуратно прикрыт двумя полосками бумаги, так что Ксюша могла видеть лишь строчки о присвоении ей звания сержанта госбезопасности, а кто еще какие звания получил, осталось неизвестным. Ознакомил, поздравил, вручил удостоверение и петлицы с двумя «кубарями» каждая. Вообще-то и военнослужащие, и сотрудники госбезопасности при производстве в новое звание должны были сами покупать в военторге соответствующие знаки различия. Но здесь случай особый, визит Ксюши в военторг за такой покупкой исключался по определению.

Любуясь новенькими петлицами, она подумала, что скоро они с Яшй окажутся в одном звании — сержант госбезопасности приравнивается в советской системе званий к армейскому лейтенанту, и на петлицах те же два квадратика.

Впрочем, долго любоваться петлицами не пришлось. Эйдеман забрал обратно, равно как и удостоверение. Пускай, дескать, полежат до поры у него в сейфе. И форму курсанта госбезопасности тоже придется сдать (хранилась она здесь, в школе, без права выхода в форме в город).

— Причины, надеюсь, понятны? — спросил Эйдеман.

Вопрос прозвучал как риторический, но даже такие здесь без ответов оставлять не полагалось, и Ксюша ответила:

— Так точно, Василий Васильевич.

На двери кабинета Эйдемана висела табличка Карасёв В.В., и обращаться к нему надлежало именно так — без звания и без должности, по имени-отчеству. Хотя курсанты знали, что зовут их преподавателя Наум Эйдеман (не факт, что и это имя было настоящим). О заграничных подвигах Эйдемана ходили легенды, наверняка по большей части выдуманные, либо сильно преувеличенные. Но дыма без огня, как известно, не бывает.

— И что дальше? — спросила Ксюша. — Я должна предупредить об одном новом обстоятельстве. О семейном.

Она специализировалась на англосаксонских странах, но не сильно рассчитывала, что служба будет проходить за рубежом, в одном из посольств или консульств, туда попадают после МГИМО, а не ИнЯза. Но вдруг? Для Яши там тоже найдется работа, зарубежного энергетического оборудования закупают для СССР много.

— Дальше, по-хорошему, вам полагается десятидневный отпуск, — сказал Эйдеман. — Но должен огорчить, Дарья Олеговна: отпуска не будет.

Да, такой вот у нее был псевдоним на время обучения, и Эйдеман даже наедине называл только так. Ксюша за год обучения привыкла к режиму тотальной секретности. Хотя поначалу казалось смешным: сидят в аудитории шесть девушек (группы обучаемых в школе были малочисленными), а преподаватель выступает перед ними в бархатной черной маске, закрывающей почти все лицо, — ну оперетка же натуральная, «Принцесса цирка»! Хуже того, девушки в этой сцене выглядели еще более комично, на всех одинаковые шляпки с густыми-густыми вуалями, и снимать их запрещено под угрозой отчисления. В сочетании с формой курсанток госбезопасности выглядели шляпки архикомично. Однако по мере обучения Ксюша поняла, что эти на вид смешные и нелепые выдумки могут однажды спасти свободу, а то и жизнь. Надо отметить, что Эйдеман никогда и ничем лицо не маскировал. Из чего непреложно следовало, что на заграничную агентурную работу он уже никогда не вернется.

— Если завтра начнется война, — продолжал Эйдеман, — то все отпуска отменятся, так что в понедельник приступите...

Он осекся — слишком уж большое изумление увидел на лице у Ксюши. Дело в том, что слово «если» Эйдеман никогда не употреблял в гадательном смысле: то ли будет, то ли нет, — для него оно скорее было синонимом слова «когда». И едва ли он сейчас вольно процитировал известную стихотворную строчку Лебедева-Кумача.

— Есть разведданные, — объяснил Эйдеман, — позволяющие допустить, что все начнется именно завтра. Разумеется, информация эта не подлежит разглашению ни в каком виде.

Последние сомнения отпали. О своих догадках, предположениях и допущениях Эйдеман сообщал, лишь когда не сомневался в их истиности.

— Но как же немцы... не закончив с Англией... На два фронта? — растерянно