На броненосце «Князь Суворов» - Петр Вырубов

“На “Рюрике” у нас были оба Скрипченки и Фицнер-Мороз. Наш корабль, кажется, произвел на них сильное впечатление."

Вообще, война очень тяжелая. У нас пока всего около 6000 войска, китайцев же буквально сотни тысяч. Теперь идет усиленный подвоз: из одного Владивостока двинуто 12000, да иностранцы подвезут не меньше. По словам японских офицеров, участвовавших в прошедшей японо-китайской войне, нельзя сравнить, как дрались китайцы тогда и теперь. Откуда что взялось: вооружены они прекрасно, преимущественно ружьями Манлихера.

Поход Стеселя напоминает собою поход Атиллы: на пути все истребляется начисто, что остается, вырезывают японцы. Как это ни печально, но опыт первых дней войны показал, что иначе невозможно: пробовали щадить и получали в тыл залпы. Вообще, китайцы ведут себя не как люди, а как звери, и не обладают никакими нравственными качествами. Драться нашим войскам очень тяжело: сначала китайцы пробовали атаковать громадными массами, но их буквально стерли с лица земли несколькими залпами, предварительно подпустив на близкую дистанцию, теперь они поняли, в чем дело, и не принимают боя, действуя страшным огнем из окопов, которые приходится каждый раз штурмовать. Патронов у них бездна: говорят, все их позиции прямо усеяны гильзами.

Оригинально, что большие кулаки или, как их называют китайцы, ихетуаны, оказались форменными декадентами: все их прокламации составлены в самом строгом декадентском стиле. Они было пробовали уверять китайцев, что они бессмертны, но после наших залпов те им больше не верят.

Мы все очень не прочь подраться, и кажется, придется. По последним сведениям, предстоит бомбардировка Шанхай-Гуана и общий эскадренный десант, в котором я участвую. Кстати, еще в Вузунге стреляли в наш крейсер “Забияку”; это тоже им даром не пройдет. Из иностранцев лучше всего дерутся немцы, остальные не важно – особенно англичане.

“Китайцы стреляли с заранее точно наведенными орудиями, сделав у станков соответствующие метки. ”

“Был я и в знаменитом летнем дворце Богдыхана, в горах в 20-ти верстах от Пекина"

За это время с нами случилась такая масса пакостей, что просто и не знаешь, когда приняться за письмо. Дело в том, что “Рюрик” кончает кампанию, и нас расписывают на эскадру. Насколько это все не устраивает, Вы не можете представить: распадается кают- компания, уже сжившаяся настолько, что обратилась вполне в одну семью. Остающихся офицеров сажают на береговое жалованье, хотя, впрочем, по сибирскому положению и с разными добавочными, но все-таки за эти пять месяцев они будут ни за что, ни про что наказаны на несколько сот рублей.

Причина всей этой истории заключается прямо в недомыслии наших петербургских чиновников, т.к. кроме всего вышеизложенного, и сам крейсер сильно страдает: стоянка зимой в сухом доке на собственном киле, очевидно, даром ему не пройдет. Еще летом нас предполагалось ввести в док для замены старых гребных валов новыми, с медной обшивкой, но вследствие войны нас в док не ввели, а вместо того послали крейсер в Формозский пролив, в очень тяжелое крейсерство, для конвоирования пароходов с войсками. За это плавание было сделано около 15000 миль при самых неблагоприятных условиях, результатом чего и явилась настоятельная необходимость замены валов, т.к. стертые валы, разъеденные гальваническим током, испортили свои подшипники. Вместо того, чтобы послать нас в один из заграничных доков, где работы были бы покончены в два месяца и не вывели бы крейсер на полгода из строя, нас законопатили во Владивосток, где благодаря суровому климату, работы еле ползут и успешность их слабая.

Грустно покидать насиженное гнездо! Хотя, почти наверное, когда крейсер весной начнет компанию, я на него вернусь, но уже половины теперешнего состава офицеров не будет; они кончают свои сроки и списываются в Россию.

Вы, вероятно, очень удивились, получив мою телеграмму: вряд ли Вы ожидали, что я окажусь в составе Печелийского отряда, да попаду еще в Пекин. Мне в этом отношении очень повезло: я принял активное участие в самой интересной части минувшей кампании, был в двух самых кровопролитных сражениях и вернулся цел и невредим. За эти четыре месяца была пережита такая масса всевозможных приключений, приходилось попадать в такие разнообразные положения, что, вероятно, самые лучшие воспоминания, несмотря на тяжелые иногда минуты, которых тоже было не мало, останутся у меня на всю жизнь об этом времени.

Вот приблизительно, как прошли эти четыре месяца. 25-го дня с десантом прибыл в Тянзин, 30-го был прикомандирован с отрядом в 20 человек к отряду Стеселя и принимал участие во взятии Тянзина, с 1 по 23 июля занимал переправы на аванпостах в пяти верстах от нашего бивуака, 24 июля в качестве проводника и переводчика водил французскую батарею и роту морской пехоты с генералом Фреем в тыл китайского левого фланга под Бейтаном, 25-го участвовал в наступлении на Янцун, 26-го был командирован Стеселем в Тинзин снять переправу и догонять на джонках по реке Пей-хо отряд, наступавший на Пекин, который, к несчастью, мог догнать только на другой день после взятия Пекина, с 4 по 16 августа жил в Пекине в распоряжении Стеселя, 17-го был отправлен на реку Пей-хо для несения транспортной службы в качестве начальника отдельных караванов джонок. Это плавание продолжалось до самого очищения нашими войсками Пекина и только 11 сентября брал отпуск на эскадру, чтобы принять участие во взятии Шанхай-Гуана. 20 октября я наконец был возвращен на эскадру.

Теперь на эту войну все больше и больше начинают смотреть как на оперетку, в которой каждый старался урвать как можно больше орденов и наград. Это мнение справедливо только относительно некоторых личностей, массами наехавших из Петербурга, когда все уже было кончено, и занявшихся “геройскими” подвигами над разбитою и дезорганизованною сволочью.

Могу вас уверить, что под Тянзином мы были действительно в тяжелом положении, и то, что было сделано нашими небольшими силами, очень мало походило на оперетку, а скорее может быть поставлено на ряду с самыми блестящими делами последнего времени. Тогда мало кто говорил о наградах, было неизвестно сегодня, будет ли жив завтра, и каждый считал величайшим благом вернуться домой целым и невредимым.

30 июля я впервые попал в огонь.

Нельзя сказать, чтобы было очень приятно, когда около вас визжит и рвется всякая мерзость, притом вы даже не видите, кто и откуда в вас стреляет, настолько бездымный порох маскирует неприятеля. И китайцы далеко не были так слабы, как их принято считать; сопротивление было очень упорное и стоило нам двухсот человек только в одной колонне Анисимова. Мне даже пришлось попасть в такое место, где наше положение было, может быть, гораздо хуже, чем у наших противников. Небольшой отряд Ширинского, в который я был послан подвезти патроны, подвергся в течение пяти часов расстрелу со всех еще не взятых фортов и батарей, да еще приходилось отражать нападение китайцев, покушавшихся анфилировать вал, который мы занимали. Окончательное взятие китайских позиций состоялось только на другой день.