Черный Дождь - Карл Ольсберг

следующей машины. Водитель сказал что-то по-немецки и указал на машину перед ним. Водитель, китаец, тем временем вышел из машины и открыл багажник. Он подошел к Танаке и протянул руку за чемоданом.

— Убери свои руки, болван китайский! — крикнул Танака по-японски. На лице водителя отразилось изумление. Он был еще совсем юн, возможно, студент. (Эти китайцы распространились по всему миру, как тараканы.) Танака разрывался между неприязнью к соседнему народу и осознанием того, что со своими скромными знаниями английского языка он вряд ли сможет вести продолжительную беседу с обоими таксистами, если они вообще говорят по-английски. Если он хотел добраться до дома своей дочери сегодня, у него, вероятно, не было другого выбора, кроме как сесть в машину китайца.

Он бросил на водителя предупреждающий взгляд, который через все языковые барьеры давал понять, что нужно держать руки подальше от его багажа. Танака сам с легкостью поднял чемодан. Ему недавно исполнилось 75, но его нельзя было назвать немощным стариком. В руках он сжимал портфель с документами, которые привез Кейко.

В салоне такси пахло чем-то тошнотворно-китайским. Танака старался дышать как можно реже. Он протянул водителю листок бумаги с адресом, напечатанным немецкими буквами. Дочь прислала его по электронной почте. Китаец кивнул, завел двигатель и тронулся с места. Смешанное чувство предвкушения и напряжения переполняло Танаку. Он не видел дочь пять лет, с тех самых пор, как она последний раз приезжала в Кобе. Он так и не простил ей брака с иностранцем (гайдзином) и долго отказывался приезжать в Германию. Но в конце концов тоска по ней и желание увидеть внуков взяли верх над его гордостью, и он принял ее приглашение.

Танака поймал на себе взгляд молодого китайца в зеркале заднего вида. Он знал, что многие люди испытывают ужас при виде шрамов на его лице, жесткое, холодное выражение которого отчасти объяснялось атрофированными лицевыми мышцами, а отчасти — ранами в его душе. В глазах водителя он прочитал вопрос, что явилось причиной этого уродства (этот взгляд был ему знаком). Танака почувствовал, как память пытается вырваться из тюрьмы, в которую он ее заточил. Внутри все сжалось болезненной судорогой, его бросило в жар. Японец потянулся к карману пиджака, чтобы достать коробку с пилюлями, но ее там не оказалось. Проклятье! Он сунул ее в боковой карман чемодана. Его охватил панический страх, сердце бешено забилось, пульс участился. Нужно было срочно с этим справиться.

Он велел водителю остановиться, чтобы достать свой чемодан, но встретил непонимающий взгляд: Танака говорил по-японски. Борясь с паникой, он совсем забыл, что этот парень — китаец. Пришлось с заметной дрожью в голосе повторить распоряжение по-английски. Хотя он знал мандаринский лучше, чем английский, он никогда не унизился бы до того, чтобы говорить на этом языке с обслугой. Трудно было сказать, понял его китаец или нет, но машина остановилась. Водитель выскочил первым, чтобы открыть дверь перед пассажиром. Танака выбрался из салона. Ноги подкашивались. К горлу подкатывала тошнота. Впервые за долгое время он так явственно ощущал угрозу. Дрожащими пальцами он достал таблетки из бокового кармана чемодана и принял сразу две. Он сделал несколько шагов до угла дома. Там он прислонился к стене, глубоко вдохнул и выдохнул, борясь с приступом паники. Китаец стоял у машины и с тревогой наблюдал за ним.

16

— Это просто потрясающе!

Тимо стоял на краю плоской крыши с бутылкой пива в руке и обозревал город. Только низкий выступ отделял его от падения с высоты пятнадцати этажей и гибели.

— Не походи так близко! — предостерег его Леон, который сомневался, что находиться здесь было хорошей идеей. Обычно дверь, ведущая сюда, всегда была заперта: на крышу могли подниматься только техник-ремонтник и трубочист. Леон украл ключ у отца, который работал уборщиком в домоуправлении. На самом деле он хотел привести сюда Лизу только для того, чтобы произвести на нее впечатление. Вид был действительно великолепный — весь город лежал перед ними как на ладони. Всего несколько зданий в Карлсруэ были выше, чем это. Лиза была очарована, и у нее родилась идея устроить здесь вечеринку. Леон не посмел отказать. Сейчас он в отчаянии метался между двумя десятками студентов, половину из которых совсем не знал. От гриля на шатких ножках распространялся запах горелого мяса. Бумбокс Томаса орал слишком громко, и Леон ожидал, что в любой момент кто-нибудь из жильцов вызовет полицию. Неприятной беседы с родителями было не миновать. Но больше всего его беспокоили четыре ящика пива. Если кто-то из его друзей споткнется о край крыши в пьяном виде…

— Ребята! — крикнул он, подняв руки. — Ребята, послушайте!

Но никто не обращал на него внимания.

17

— Огонь… в твоих глазах… он горит так жарко… так жарко, как… Ахим, подскажи мне рифму к слову «жарко».

Георг Рольфс, более известный под своим сценическим псевдонимом Джордж Дэниелс, повернулся к бойфренду, лежащему рядом с ним на шезлонге у бассейна. Вилла, купленная Рольфсом в прошлом году, располагалась на склоне одного из северных холмов Шварцвальда. С террасы открывался великолепный вид на Рейнскую равнину и Карлсруэ, который с высоты, однако, выглядел мрачным и серым.

— Что? — сонно пробормотал Ахим.

— Что рифмуется с «жарко»? Мне приходит на ум лишь «кофеварка», но она как-то не подходит.

— Боже мой, Джордж, ты можешь хоть на секунду забыть о своих дурацких текстах? Ты не дал мне досмотреть прекрасный сон!

— Да? И что же тебе снилось?

— Брэд Питт. Он пригласил меня в свой роскошный особняк в Калифорнии. Мы сидели у бассейна, а потом он стал натирать мою спину лосьоном и…

— Избавь меня от подробностей, пожалуйста. Лучше помоги мне. Я должен к четвергу закончить еще одну песню.

— Тебе не надоели песни? Ведь ты выпустил одиннадцать альбомов!

— Одиннадцать — это вообще ни о чем! Элвис записал двадцать три пластинки, не считая концертных записей и саундтреков. А у Карпендале их более сорока…

— Карпендале. Хватит уже о нем! «Красивая девочка… с первой страницы… она одна… по ночам мне снится…»

— Тебе никто не говорил, что тебе вообще не стоит петь?

— Перестань брюзжать и намажь мне спинку кремом, ладно?

— Почему бы тебе не позвонить Брэду Питту?

— О да, я бы с радостью!.. Подай-ка мне…

18

Йохен Вальтер хмуро смотрел в окно. Он слишком поздно зарегистрировался на рейс и не смог получить место у прохода. Его мало волновала красота раскинувшегося под