Мы с Костиком - Инга Петкевич

— Здрасти! — сказал я как-то слишком громко.

— Здрасти, — отозвался Жёлудь.

И бинокль снова перевернулся, и Жёлудь оказался даже слишком близко.

Я не очень помню, что было дальше. Кажется, я нёс что-то о пряниках, что пряники — это ерунда, пряники не в счёт и за них в тюрьму не сажают…

А Жёлудь отпирался, что не брал он никаких пряников…

А потом мы бежали все вместе по коридору.

Карп пыхтел сзади.

В тёмном огромном подвале, где хранилась бумага, вдруг погас свет, и мы устроили там кучу малу, и меня порядком помяли.

— Когда же детям покажут линотипы? — приставал Карп.

А потом открылась дверь, и все вылетели из подвала на двор и стали там играть в снежки.

И вдруг где-то тявкнула собака. Мы с Ромкой переглянулись и бросились к небольшому сарайчику. За ним, на деревянном крылечке, лежала огромная серая собака, а рядом с ней в точно такой же позе лежал Гудериан. Причём сразу было видно, что Гудериан боится этой собаки и подражает ей. Собака, не поворачивая головы, покосилась на нас краем глаза — и Гудериан покосился. Собака равнодушно зевнула — и Гудериан зевнул. Собака положила голову на лапы и закрыла глаза — и Гудериан закрыл.

Неужели он меня не признает?

— Гуд, Гуд! — позвал я.

Гуд вздрогнул и открыл глаза, вопросительно взглянул на собаку, та что-то фыркнула… Но тут я не выдержал. Я закричал и схватил Гудериана в охапку. Тот радостно взвизгнул и лизнул меня в лицо.

А все ребята захлопали в ладоши и заорали «ура».

— Что происходит, что происходит? — всё приставал Карп.

— Человек нашёл свою собаку, — сказал Жёлудь.

И вот мы бежим по бульвару, мимо деревьев, мимо, мимо фонтана, мимо, мимо людей… Рюкзак свой мы где-то потеряли, и теперь у нас нет верёвки. Но Гудериан совсем не тяжёлый, и я прижимаю его к себе. Мы бежим и хохочем.

— А почему собак не водят на резинке? — предлагает на бегу Ромка.

И мы врываемся в магазин.

— Продайте нам скорей побольше резинки! — кричим мы.

И все разбегаются, а продавщица выскакивает из-за прилавка с мотком резинки в руках.

— Ура! — кричит Ромка.

— Ура! — кричу я.

А Гудериан лает нам с другой стороны улицы.

— И почему собак не водят на резинке? — кричу я.

И вдруг мы выскочили на большую площадь.

— Сматывай резинку! — орёт Ромка.

Но уже поздно. Гудериан уже в толпе, и сразу три женщины налетают друг на друга и ещё несколько мужчин…

— Держи крепче резинку, — орёт где-то Ромка.

— Держу, — отвечаю я.

А ноги мои уже крепко обмотаны резинкой, и какая-то тётка молотит по мне кулаками, и дядька потерял очки…

— Держи! — доносилось до меня.

Тётка потеряла туфлю и упала, сбив меня с ног.

И сразу же всё распалось. Я потерял резинку, и всё сразу распалось.

Передо мной стоял Костик, на руках у него была моя собака, а Ромка отбивался от рассерженных дядек и тёток, и мы поспешили ему на помощь…

— Я сразу всё так и понял, — говорил Костик. — Дети и собака на резинке. Надо взять собаку, а потом отпустить резинку.

Мы уже подходили к дому, и каждый по очереди нёс собаку.

— Мне очень нужна собака, — говорил я.

— А помнишь, — говорил Костик. — Помнишь ту свалку с верёвкой от санок?

— Помню, — говорил я. — Ну конечно же помню!

— А я буду композитором, — говорил Ромка.

— Будешь, — говорил Костик. — Ну конечно же будешь!

— А я буду боксёром, — говорил я.

— Ну, это положим, — говорил Костик.

— Ничего, — говорил Ромка. — Мы ему профессию теперь найдём. Хватит ему жить особняком. Мы его теперь пристроим.

— А утюг… Утюг-то пригодился! — вдруг заливался он.

И мы хохотали все втроём.

— В его годы я тоже мечтал о собаке, — сказал Костик, когда мы пришли домой. — И никогда её у меня не было. И, может быть, поэтому в моём характере появилось много вредного и нездорового. Пусть же хоть у моего ребёнка будет собака…

Никифор

Когда Никифор проснулся, в комнате стояла подозрительная тишина. Мать на кухне громыхала кастрюлями, над ухом жужжал комар, но в комнате было тихо. Никифор приоткрыл глаза. Комар был толстый и красный и жужжал так противно, что у Никифора сразу же зачесались все старые укусы.

— Спокойно, — сказал себе Никифор. Он осторожно высвободил руку, подождал, пока комар усаживался на щеке… Хлоп!! Но комар оказался проворнее. Быстро набирая высоту, он взвился под потолок и как ни в чём не бывало уселся там на электропроводе.

— Мы-ка-ла, — сказал Кузьма.

Никифор откинул одеяло. Так и есть. Кузьма глядел на него через сетку своей кровати, в зубах у него была мамина ночная рубашка, от которой он отгрызал кружево. Некоторое время они в упор разглядывали друг друга. Кузьма — мрачно и упрямо, а Никифор смотрел и думал, что вот если человек глуп и у него к тому же режутся зубы, то ему должно быть всё равно, что грызть. Так нет, никогда не станет Кузьма грызть, что ему положено. И чего уже только он не сгрыз! Вон спинку стула и то погрыз. Был бы глупым, не был бы таким вредным. И ведь знает же, что гадость делает, недаром притих, — всегда пакостит втихомолку. Просто уж таким уродился.

Кузьма между тем выдрал из рубашки огромный кусок и теперь, набив рот, вращал во все стороны глазами и мрачно сопел.

— Плюнь сейчас же! — сказал Никифор.

Кузьма застыл, стиснув зубы.

— Я с тобой драться не стану, — сказал Никифор. — Только если ты когда-нибудь сжуёшь мою рубашку!..

Но Кузьма уже не слушал, он смотрел куда-то сквозь Никифора. Лицо его было сосредоточенно и сурово. Он будто прислушивался к чему-то или что-то обдумывал.

Никифор знал эти уловки. Быстро соскочив с кровати, он схватил горшок, но было уже поздно.

— Одни пакости на уме!

И, поставив горшок на прежнее место, Никифор юркнул обратно в постель, закрыл глаза и даже захрапел для вида.

Было тихо. Мать грохотала уже где-то в саду, наверное, поливала огурцы. Только зачем их поливать? Всё равно куры склюют… Всё тот же красный комар медленно опустился с потолка и закружил над Кузьмой. Тот по-прежнему жевал кружево. А Никифор лежал и думал, что рубашка всё равно испорчена, а если отнять её от Кузьмы, то будет много крика, и прибежит мать, и ему же, Никифору, попадёт. А ведь он мог ещё и не просыпаться и не знать всего этого. Так что он не виноват, не надо было оставлять рубашку.