Аслан и Людмила - Дмитрий Вересов

К лету Михаил Александрович почувствовал себя значительно лучше, легкое заживало. Брали свое казачья порода и терская природа. Поэтому и Катене доставалось теперь больше прежнего. То и дело слышался писклявый голосок Дашутки на одной долгой комариной ноте:

— Папаня, Катена опять сидит и пишет на бумажке, и губы вот так делает, а глазами страшно таращит… Бумага-марака…Бумага-марака…

В пятницу позвонил Алекс. Тот самый, с которым она познакомилась на премьере. Она ждала его звонка. Но к этому времени ждать уже перестала. Услышав его вкрадчивый голос, разволновалась. Отвечала односложно. На вопрос: «Ты все такая же обворожительная?» послушно смеялась, потому что не знала, как лучше ответить. Сказать: «Все такая же» — а вдруг он разочаруется, когда ее увидит, все-таки тогда она была в черном платье? Сказать: «Нет. Уже не такая», — тогда он не захочет с ней встречаться.

Будь он ее ровесник, она бы говорила с ним совершенно иначе. Ровесников она ни во что не ставила. Издевалась, как хотела. А Алекс был взрослый. И это как-то ужасно на нее действовало. Иногда ей казалось, что именно об этом она и мечтала. Но вместе с волнением от его звонка где-то в глубине души поднималось нечто вроде протеста. Какое-то противное чувство раздражения.

О встрече договорились на воскресенье в полдень. Странное время для свидания. Тогда, когда они познакомились, был приглушенный свет. Атмосфера соответствовала. А что будет в полдень посреди улицы?

Тогда она выглядела по-королевски. А сейчас, как ей казалось, явно сдала. Учеба. Творческие мучения. Правильная новая жизнь, от которой уже явственно проступали темные круги под глазами. Веки, припухшие от ночных стенаний в подушку.

В воскресенье родителей дома не было. Они еще в субботу укатили на дачу со всей съемочной группой для торжественного расставания. «Вот что в кино ужасно, — часто говорил отец, — что всегда приходится прощаться с хорошими людьми. Работаешь, работаешь. А потом расстаешься с ними навсегда. И судьба больше не сводит».

С Алексом договорились встретиться возле церквушки рядом с домом на улице Неждановой. Мила как-то нервничала. Не понимала сама почему. Он не нравился ей так, как должен нравиться мужчина.

Он просто был ей нужен.

Ее уже окончательно доконала эта непринадлежность никому. Женская сущность рвалась наружу. Хотелось жить в любви. И даже это чувство в душе уже было свито, как свивают птицы гнездо для еще только планирующихся птенцов. Все в ее душе уже было сделано под ключ. Вот только ключа ни у кого пока что не находилось.

Она сначала накрасилась. Потом все смыла, чтобы он не подумал, что она хочет ему понравится. Решила одеться просто, так, как всегда. Долго молча смотрела на свои ботинки на грубой рифленой подошве и переводила взгляд на мамины сапоги на шпильке. В конце концов, после долгого мысленного просчета ситуации, выбрала мамины.

«Что ж мне так плохо-то…» — подумала обреченно. Вдохнула глубоко. Решила успокоиться. Но на душе было противно. Как будто делала она что-то не то.

«Ничего. — Она себя успокаивала. — Не понравится — уйду. Что такого?»

Возле церкви его не было. Такого Мила совсем не ожидала. Покрутила головой направо-налево и почему-то с чувством глубокого облегчения направилась прямиком на другую сторону улицы. Но тут от стены дома отделилась фигура, и она почувствовала, как внутри что-то падает.

Он подошел к ней. Высокий до неприличия. В клетчатых штанах на палец короче, чем надо. В голове у нее отпечатались светло-коричневые ботинки невероятно большого размера.

— Привет! И что, ты вот так бы сразу и ушла? Не стала бы меня ждать? — он говорил, чуть наклонив голову набок, так ласково, что ей стало не по себе.

— Да. Не стала бы. Здравствуйте! — Ей было неловко назвать его по имени. Она его имени еще вслух никогда не произносила. Почему-то всегда ей в таких ситуациях казалось, что запомнила она имя неправильно. И если назовет, то непременно ошибется. Теперь она не знала, куда девать руки. Все пошло по самому ужасному сценарию, какой только она могла ожидать. Вместо того, чтобы держаться независимо и с чувством собственного достоинства, она боялась даже посмотреть ему в глаза. Но не потому, что была смущена его присутствием, а потому, что боялась нагрубить. И сказать деловым и не подлежащим обсуждению тоном: «Знаете, Алекс, не звоните мне больше никогда. Извините». Но вместо этого она упрямо глядела в сторону и молчала. А он улыбался, как будто все понимал. И за это она его хотела просто убить. Не надо этого проникновенно го взгляда! Иди, куда шел.

— Ну, что, куда ты хочешь пойти? — спросил он наконец.

— Вас, кажется, Алекс зовут? — спросила она небрежно и хотела продолжить, но он перебил:

— Какая у тебя блестящая память…

— Алекс, пойдемте просто куда-нибудь идти, — сказала она какую-то чушь, ужасно на себя злясь.

Она быстро зашагала по улице. Он ее догонял.

— Послушай, ну, школу-то, надеюсь, ты уже закончила? — спросил он, когда им удалось поравняться друг с другом.

— Нет. Не закончила. Но остался всего месяц. Вы подождете? Или это что-то меняет? — Ей хотелось найти какую-то опору. Вот если бы он сказал какую-нибудь глупость, она бы его долго и с удовольствием топтала. Но он ничего плохого пока не сказал. И, судя по всему, не собирался.

— Да нет. Это ничего не меняет. Зато многое объясняет… Ты просто похожа на девочку, которая впервые вышла одна погулять. — Он быстро шел рядом. — Да, слушай, у тебя с собой нет случайно иголки? Занозу где-то посадил… — Он взял в рот палец, потом подул на него и, казалось, был очень на этом сосредоточен.

— Я не ношу с собой иголок, — сказала она как можно равнодушнее. Ее не проведешь. Ведь он просто хочет, чтобы она его пожалела.

— А мне показалось, что ты вся в иголках сегодня. Нет? — Алекс смотрел ясно и улыбался. Он явно приглашал ее к миру и дружбе.

— Нет! — ответила она, как трудный подросток. И сама уже готова была заплакать оттого, что никак не могла нащупать брод в топи своего настроения.

Какое-то время они шли молча. Быстро, как будто ужасно торопились. Мила завернула за угол и шла уверенно к какой-то одной ей ведомой цели. Он не мешал ей. Но и не отставал. Она стремительно начала переходить улицу по диагонали, не утруждая себя тем, чтобы посмотреть сначала налево, как учили в детстве.

Когда раздался визг тормозов, она уже бежала по противоположной стороне. Водитель обругал ее трехэтажным матом. Алекс перейти не успел. Стоял на той стороне. Она остановилась на тротуаре, одну руку уперев в бок, а другой закрыв лицо. Постояла так молча с минуту. Потом почувствовала, что он переминается с ноги на ногу рядом. Потом берет ее за руку и куда-то ведет.

Она не слушала, что он говорит. Смотрела на зеленые листочки. Когда она пришла в себя окончательно, оказалось, что они сидят на скамейке в скверике. Он рассказывал ей какую-то историю. Она посмотрела на него. Зачем она тут сидит? Зачем ей этот мужчина? Какой-то слишком породистый, правильный, заботливый и почему-то жутко раздражающий.