Новый американский молитвенник - Люциус Шепард

Я думаю, мы с Терезой прожили так довольно долго. Прильнув друг к другу. Упиваясь друг другом. А когда в середине ноября, всего за несколько дней до годовщины моего выхода из тюрьмы, нашего настоящего праздника, мы полетели в Нью-Йорк, это было похоже на медовый месяц с подарками, хотя нам и не нравилась та рекламная кампания, в которую с ходу окунула нас Сью Биллик. Благодаря Куинарду, «Книжному клубу» Опры[18]и трансляции моего интервью с Эдом Бредли по телевидению летние продажи «Молитвенника» сильно выросли, а предварительные заказы на второе издание, если верить Сью, «били все рекорды». Люди спорили обо мне, сказала она в одном из телефонных звонков, как спорят о политиках, — страстно, злобно, с пеной у рта.

— Это хорошо? — спросил я и тут же, хохотнув, чтобы было ясно, что я шучу, добавил: — Я-то надеялся стать поп-звездой, а не политиком.

— Нет, милый, поп-звездой тебе не бывать, — сказала она. — Зато ты вызвал полемику. А на этом далеко можно уехать.

Я предвкушал успех и все с ним связанное, так что одно время в Нью-Йорке, купаясь в лучах всеобщего внимания, я даже решил, что слава мне по вкусу; но продолжалось это всего несколько дней. Меня представляли в качестве культовой фигуры, преступника, который чудесным образом излечил свою душу и теперь торговал спасением со скидкой, и аудитория клевала на этот зловещий имидж. На выступлениях меня пожирали глазами, засыпали просьбами написать молитвы. С каждым днем публика становилась все настойчивее и требовательнее. В зале появились люди, пока еще не так много, которые подражали моему обновленному внешнему виду (Сью Биллик сводила меня по магазинам и закупила для меня целый гардероб черных вещей). Они носили мои книги на манер того, как пасторы носят Библию, прижав ее к груди, и называли себя вардлинитами. Женщины время от времени совали мне бумажки с телефонными номерами. Мужчины хватали обеими руками мои руки и напряженно вглядывались мне в глаза, ища в них тайного смысла. Наше турне обрастало новыми датами, встречи с читателями переносились из книжных магазинов в большие залы. В какой-то момент я вдруг обнаружил, что до дому еще целых пять недель, то есть почти как до Рождества. Разговоры с Терезой, когда мы обсуждали сложившуюся ситуацию один на один, немного смягчали ужас положения, а вечером накануне ее отлета в Першинг мы, по рекомендации Сью, пошли в дорогущий темный ресторанчик в Ист-Виллидже, где накрытые белыми скатертями столы, хрусталь, серебро и лохматые букеты папоротников в витринах выглядели завораживающе, и там я сказал, что хочу бросить турне, мол, денег нам и без того хватит. Но она настаивала, чтобы я выполнил взятые обязательства, заметив, что, может, мне и не захочется бросить писать, а значит, не надо настраивать против себя людей, которые могли бы мне помочь.

— Тогда останься со мной до конца турне, — сказал я за кофе. — Забудь про свой магазин.

— Но я именно там и хочу быть сейчас, в магазине.

— Я тоже.

— Все будет в порядке. Я встречу тебя на лекции в Финиксе, и мы вместе поедем домой. — Она помешала свой кофе со сливками и отпила немного. — Знаешь, о чем я тут подумала? Какой чистотой от них пахнет, от богатых. Это почти… почти как запах новой машины. Особенно Эд Бредли так пахнет. — Она добавила еще каплю сливок. — Может быть, они и впрямь лучше пахнут. Они лучше едят, лучше ухаживают за собой. Может, все это и превращается в запах новой машины.

— Эд Бредли меня не обнимал, — сказал я. — Так что я не заметил, чем от него пахнет.

— Спорю, он бы тебя с удовольствием обнял. — Она усмехнулась. — Не хмурься ты так сурово, он бы тебя и в щечку поцеловал.

— Я могу сорваться с последних двух недель. Отменить все между Чикаго и Финиксом. А в Финикс подъехали бы вместе, из дому.

— Да не волнуйся ты так. Делай, что должен, а в следующий раз подумай заранее, насколько оно тебе надо.

— А я и не волнуюсь, — сказал я. — Просто меня все достало, шум этот, это… ну, все вообще.

— А что достало больше всего?

— То, что бывает после чтений. Эти люди, которым я так нужен, что они сами не свои. Я от этого балдею… как от дури. Как от того дерьма, которое мы готовили в Уолла-Уолла. Брали жидкость для стартеров и пластиковые стерженьки от брызгалок для носа. Короче, всякое дерьмо. Получалось жуткое такое варево, прямо как у алхимика какого-нибудь. Мы давали ему выкипеть, и получался жирный желтый порошок. Вот и сейчас я балдею, как тогда с него. Дерганый весь становлюсь, дурной. — Я взял со стола счет, прочитал его, положил обратно. — Но самое поганое то, что я стал таким, какой я есть сейчас, благодаря новому стилю, и все же после лекций, а иногда и во время них… Нет, вообще-то публика ничего себе. Мне с ними даже весело. Просто иногда, когда я стою перед ними и говорю им то же самое, что говорил когда-то себе, мне кажется, что я их дурачу. И тогда…

— Но это же не…

— …я думаю: а может, я дурачу самого себя? Может, все, что я навыдумывал, это просто лапша, которую я сам себе на уши навесил? Но не могут же люди быть так чертовски слабы? Не можем же все мы быть такими пустышками? Вот из этого состоят чудеса? Все так просто и глупо? И в какой-то момент я понимаю: ну конечно, так оно и есть! Об этом и написано в «Молитвеннике». А потом гляжу на тебя и думаю: нет, ты со мной, и это важно. Важнее, чем все остальное. Но немного погодя я снова начинаю ломать голову: может, я просто убедил себя в этом, а на самом деле все не так. Короче, у меня все время такое чувство, как будто земля уходит из-под ног.

Тереза опустила глаза, вертя в руках ложечку.

— Господи, Вардлин, — сказала она, — нельзя ли как-нибудь попроще?

Я расхохотался, и почти сразу она засмеялась тоже.

— Черт! — сказал я. — Ты просто должна поехать со мной и проследить, чтобы я совсем не свихнулся.

— Не могу… ты же знаешь, что я не могу.

— Да, знаю. Ты у меня девочка домашняя.

— Похоже, что так.

Я наклонился через стол и прикоснулся к кончикам ее пальцев своими, как инопланетянин в фильме Спилберга.

Шелковистый голос произнес:

— Простите, вы мистер Стюарт?

Хозяйка заведения, элегантная брюнетка в облегающем вечернем платье коричневого шелка, стояла у нашего столика, держа правую руку за спиной.

— Не хотела беспокоить вас, пока вы ели, но теперь… — И она вынула из-за спины мою книгу. — Не могли бы вы подписать ее для меня?

— Разумеется. — Я взял у нее книгу и открыл на титульном листе. — Какое поставить имя?

— Элейн, — ответила хозяйка. — Спасибо вам за эту книгу. Она многое изменила в моей жизни.

Я царапал посвящение, пытаясь представить, в чем эти изменения заключались: наверное, раньше Элейн была старой бомжихой с кошелками, а потом нашла в мусоре «Молитвенник» и прониклась творческим началом философии нового стиля. Покуда в тот судьбоносный вечер она, как всегда подвыпивши, читала мою книжку, ютясь в картонной коробке, на нее снизошло духовное озарение, а когда оно рассеялось, из прогнившего картонного кокона выпорхнула вот эта длинноногая бабочка и начала свое триумфальное восхождение по ступеням индустрии общественного питания.