Псалом - Фридрих Горенштейн

– Ладно, – говорит старик, – иди в контору и спроси про свою сестру. – И пропустил Марию.

Вошла Мария, смотрит: дом красивый, старинный, белый, и сад кругом, весь в снегу, и по этому саду прохаживаются старики и старушки. Боязно стало Марии у них спрашивать. Думает: «Тот старик поверил, а эти могут не поверить и прогонят. Куда же я денусь?» И пошла она наугад, а именно на запах каши и жареного лука. Подходит к крыльцу, навстречу толстая женщина ведро помоев выносит горячих, и от ведра пар идет. К толстым людям у Марии больше было доверия, чем к худым, у толстого всегда лишнее есть, а худой редко чем поделится, худому самому подай.

– Тетенька, – говорит Мария, – где тут моя сестра Ксения?

– Коробко? – спрашивает женщина.

– Да, – обрадованно отвечает Мария, а сама про себя думает: раз Ксения, значит, моя сестра, хоть и Коробко.

– Она больше здесь не работает, – отвечает толстая женщина, – она еще на первое мая уволилась и уехала из города.

Тут Мария начинает плакать, да так горько, навзрыд, и толстая женщина следом за ней начинает плакать прямо с ведром в руках. А потом говорит:

– Не плачь, девочка, поскольку я Ксении была подруга, знаю ее адрес… Поехала она в город Воронеж, вышла замуж за одного нашего отдыхающего.

– А как же я до города Воронежа доберусь? – говорит Мария и продолжает плакать.

– Пойдем, – отвечает толстая женщина, – я тебя супом накормлю, а там видно будет.

Приводит она замерзшую, дрожащую Марию в помещение для мойки посуды, усаживает ее на табурет и дает ей железную миску горячего супа. Надолго запомнила Мария эти пухлые, распаренные в воде руки с короткими пальцами, которые подали ей тарелку горячего супа на табурете в теплом углу, ибо было в этих руках для Марии Божье… Не навсегда запомнила, навсегда и не надо, навсегда только Самого помнить надо, а не Его проявления, но надолго запомнила… Есть добро, которое от людей, которое не освящено Высоким. Жареную курицу на станции Андреевка Мария без всякого чувства съела и деньги от красавицы в поезде без чувства приняла, как принимала она обычно грошовые подаяния – хлебную корку или пятак… Но тарелку вчерашнего супа в углу посудомойки она приняла с торжеством, ибо торжество было в плаче ее среди заснеженного поля по дороге на станцию Андреевка, торжество было и в благодарности за вчерашний разогретый суп, поданный в городе Льгове. Здесь не было добра человеческого, но добро Божье…

И опять, уже во второй раз, без слов прочла Мария наставление Господа и без разума приняла то, что открывается пророкам постоянно через их праведность и разум. И услышала она без слов и поняла без разума сказанное через пророка Исайю:

«Бедная, бросаемая бурей, безутешная. Вот я положу камни твои на рубине и сделаю основание твое из сапфиров. И сделаю окна твои из рубинов и ворота твои из жемчужин и всю ограду твою из драгоценных камней».

А толстая женщина по имени Софья, безграмотная посудомойка, которая добра была не человечьим, но Божьим добром, уже не впервые слышала Господа без слов и понимала Его без разума. И сейчас не разумом Своим, который был у нее косноязычен, но безмолвным сердцем через пророка Исайю поняла она:

«Раздели с голодным хлеб твой и скитающихся бедных введи в дом, когда увидишь нагого, одень его и от единокровного твоего не укрывайся…»

И сняла Софья ватник свой, висевший в углу, подала его Марии и говорит:

– Надень, а то замерзнешь. – И еще говорит: – Сменюсь я с работы, пойдем с тобой на станцию, и упрошу я кондуктора, чтоб довез тебя в город Воронеж, поскольку денег на билет у меня нету.

Сменилась Софья к полудню, и за это время она еще два раза кормила Марию – пшенной кашей с жареным луком и макаронами, а с собой дала кусок хлеба и кусок селедки.

Как пришла Мария с теткой Софьей на станцию и дождались поезда, сразу тетка Софья велела Марии пригорюниться, а может, даже поплакать. Но как ни пыталась Мария плакать, на сей раз не плакалось.

– Ладно, – говорит тетка Софья, – может, и без плача кондуктора уговорим.

Выбрала она кондуктора на глазок, да не тихого, который ласково всем отказывал, ибо вагон битком, а того, кто всех ругал и толкал. Подошла к нему тетка Софья и начала без всяких предисловий рассказывать про горести Марии.

– Тебе чего надо? – прерывает тетку Софью сердитый кондуктор. – Чего ты мне истории рассказываешь, я сам тебе могу рассказать.

– Довези – говорит тетка Софья, – девочку к сестре в Воронеж.

– А ты ей кто будешь?

– Никто, – говорит тетка Софья, – но теперь мы с тобой вместе ей родственниками будем.

Молчит кондуктор, но тетка Софья стоит рядом, не отходит, и Марии велит стоять. Когда кончилась посадка, кондуктор говорит:

– Пусть лезет, где пристроится.

Обняла Софья Марию, поцеловалась с ней, перекрестила и говорит слова пустые, каждому доступные и многими произносимые, не Божьи, а человечьи.

– Храни тебя, – говорит, – Господь наш Иисус Христос. И кондуктору тоже говорит. А тот отвечает:

– Брось ты, тетка, Христа твоего уже давно отменили декретом, а ты лучше за девчонку проси, чтоб ей контролер в пути не повстречался…

Ведь прав он, кондуктор вагона номер семь. Не Божьим словом, а Божьим делом силен простой человек. Божьим же словом сильны лишь пророки.

Так, Божьим делом посудомойки Софьи и кондуктора вагона номер семь, Мария доставлена была в город Воронеж, куда поезд прибыл затемно, в самый разгар ночи. Думала сначала Мария дождаться утра на вокзале, а потом передумала: «Все-таки сестра родная». Спросила Мария у милиционера, дежурившего на вокзале, улицу, и оказалась эта улица совсем недалеко от вокзала. «Пойду», – решила Мария.

Улицы в Воронеже шире, чем в Льгове, и вообще Воронеж с первого взгляда ей понравился. Чем-то на Изюм похож, думает Мария, в Курске плохо подают, а в Изюме хорошо подавали. Если не найду сестру, здесь, в Воронеже, перезимую. Если же найду сестру, тем более перезимую с ее помощью. Идет Мария, так раздумывая, по улице, входит согласно адресу, ибо читать-писать она умела, до голодовки выучилась, входит в какой-то двор, где все тихо, темно, поскольку ночь и народ весь спит. Подходит она к дверям, опять же согласно адресу, и начинает в эти двери стучать. Стучит она, стучит, только никто не отпирает. Неужели уехала сестра, думает Мария с тоской, а может, не

Слышно, может, в окошко постучать, которое за углом. Вдруг окошко это само собой распахивается, и вы скакивает оттуда человек в белых штанах, в валенки заправленных. Только как побежал он изо всех сил мимо нее, точно гонятся за ним собаки, поняла Мария, что это он не штаны, а кальсоны в валенки заправил. Растерялась она, а тут слышит, дверь отпирают. Быстрее к дверям – и видит, стоит ее мать, но очень помолодевшая и красивая, чем-то на молодую тетеньку похожая, которая Марию от станции Алексеевка везла. Губы у матери накрашены, а сама бледная, одной рукой свечу горящую держит, а другой ворот синего в золоте халата.