Илья Муромец - Иван Кошкин

— Научил я тебя читать на свою голову, — вслух заразмышлял Бурко. — Илья, в этой степи тысячу лет назад воевали. И две тысячи. И три. Потому — такова природа человеческая.

— Да ну тебя, я же серьезно!

— Я тоже. Вам, людям, вечно чего-нибудь не хватает. А раз не хватает, надо пойти к соседу, посмотреть — а может, у него в избытке? Может, оно ему и не надо? Вот и воюете.

— А кони не воюют?

— Нет, мы только из-за кобыл деремся.

— Поди ж ты...

Бурко мерно взлетал над степью, одному ему известно как находя место, чтобы толкнуться снова, друзья говорили о загадочной природе человеческой и конячьей, о бабах и кобылах, о природе человеческой власти, опять о бабах (ну и кобылах тож), о том, как дивно хороша ночная степь летом, и снова о бабах (которые кобылы — куда без них). Утро пришло незаметно.

* * *

— Ну, вот тебе и Застава, Илья Иванович, — сказал Бурко, стоя на обрыве над головокружительной днепровской кручей.

Прямо под ними Днепр, зажатый огромными скалами, большими валунами и всякими другими каменюками, ярился, бил крутой обрывистый берег, и вообще всем видом давал понять, что здесь плавать может только рыба. Потому с незапамятных времен вокруг каждого Порога шел волок[24]. Владимир на всех волоках поставил крепости для обороны купцов от печенегов, да и сбора с тех же купцов податей. В крепостях сидели варяги либо княжеские мужи, но с тех пор как Илья попал в погреб, похоже, волоки охранять было некому, и лишь на втором пороге крепость имела жилой вид.

— Ишь, хорошо сели, не в шатрах в чистом поле — за стенами, — покачал головой богатырь. — Ну что, давай-ка туда, что ли.

Бурко отбежал от обрыва подальше, разогнался и в один прыжок перескочил через Днепр, оказавшись в версте от крепости. Навстречу от ворот уже мчался всадник на могучем коне. Воин был в доспехе и шлеме, сталь и позолота ярко блестели на солнце, на личину[25]было больно смотреть. Когда между всадниками оставалось два перестрела, Илья осадил Бурка. Супротивный богатырь тоже остановил коня и, приставив руку козырьком к наглазью, крикнул:

— Ты какой земли, какой Орды, удалой добрый молодец? Дела пытаешь аль от дела лытаешь? Али не знаешь, что, мимо Заставы едучи, надо... — он запнулся, привстал в стременах, наклонившись вперед. — Вот черт, Илья Иванович???

— Ты, Михайло, совсем не изменился, — засмеялся Муромец. — Доспехи надраены так, что издали и не поймешь, то ли богатырь, то ли церковь Божия.

Богатырь поднял личину, открыв смуглое скуластое лицо настоящего степняка.

— Да ты же сам, атаман, велел доспех поярче чистить, чтобы меня никто с печенегом не спутал. Я же хоть и Михайло, а все-таки Казарин, — он расхохотался и подбросил от радости шлем в воздух. — А и не поверит же никто, сам Илья Иванович к нам пожаловал!

Оба двинули коней и, съехавшись, обнялись. Бурко что-то игогокнул Михайлову вороному жеребцу, тот ответил таким же коротким ржанием.

— Ты, Илья Иванович, надолго ли к нам пожаловал? — спросил Михайло, щуря и без того узкие глаза. — И как ты из погреба-то глубокого выбрался? Надоело, небось, сидеть, да и разнес наконец терем по бревнышку?

— Нет, Миша, — посмеивался Муромец. — Князь меня посадил, князь меня и выпустил.

— Не понимаю этого, — покачал головой Казарин. — Что тогда нас Добрыня отсоветовал тебя идти из погреба выручать, что все годы, что ты там своей волей сидел? Что за радость-то была? Или силы уже не те?

— Долгий это разговор, Михайло, — ответил Илья. — Давай уж со всеми вами поговорю, чтобы тридцать раз не повторять. Сколько народу сейчас на Заставе?

— Двадцать пять осталось. Сенька, боярский сын, сложил буйну голову, Соловей Будимирович в Новгород вернулся, одной торговлей теперь занят — и с Югрой[26]торгует, и с варяжскими странами. Звал Дюка с Самсоном — они не пошли. Неряда в монастырь ушел. А новых что-то не было. Скудеет, что ли, земля Русская богатырями? На Заставе сейчас полтора десятка. Десяток Поток увел на левый берег, над печенегами промышлять.

— Добрыня, Алеша — оба здесь?

— Оба.

Со стены раздался переливчатый свист, от которого заломило уши. На миг лишь застыл на забороле высокий, не по-богатырски сложенный беловолосый парень в алой шелковой рубахе, и вот он уже прыгает на вал, скачками, не боясь сломать ноги, катится вниз и бегом бежит навстречу:

— Уж не мнится ли мне, не мара ли играет? А то не мара играет, то мой любезный старший брат Илья Иванович к нам пожаловал! А слезай-ка ты с коня, братец, дай-ка я тебя руками подержу!

— Девок держать будешь, Алешка, — захохотал Илья, соскакивая на землю.

Попович только было набежал обнять, как в миг оказался на воздусях, подброшенный могучими руками.

— Поставь, поставь на землю, косолапый, — просипел Алешка, вновь взлетая в небо. — Что я тебе, дите малое, так со мной игратися? О, здорово, Бурко, отъелся, гляжу, в Киеве.

— Ты и сам не исхудал, — флегматично ответил конь, провожая взглядом богатыря, в третий раз подброшенного в воздух могучими руками старшего брата.

Илья наконец поставил Алешу на ноги и отодвинул чуток, посмотреть попристальней:

— Слушай, Алешка, ты что, вообще старше не становишься? Тебе уж, почитай, за тридцать, а все безбородый?

— Ему пятьдесят будет — он бороду не отрастит, потому — борода девкам не нравится, — заметил Михайло.

— А что, плохо, что ли, что я девкам нравлюсь? — привычно завозмущался Попович.

— Так ты не только девкам, — невозмутимо продолжал с седла Михайло. — Давеча тот купец сарацинский ну ТАК на тебя засмотрелся.

— Тьфу на вас, — сплюнул Попович, глядя на заливающихся Муромца и Казарина.

— Если мне не изменяет память, — задумчиво посмотрел на ржущих богатырей Бурко, — над тобой так еще десять лет назад шутили. Так что во всем есть хорошее.

Богатыри вошли в ворота.

— Давай прямо к Добрыне, — сказал Алеша.

Илья огляделся. Крепость была самая обычная, таких много было поставлено за последние двадцать лет вдоль Днепра и на Рубеже. Вал со срубом внутри, чтобы не рассыпался, частокол поверху да дозорная вышка, на которой полагалось всегда хранить солому и смолу. Обычно в крепости стояло пять-шесть десятков воинов, редко до сотни, поэтому три десятка богатырей разместились почти вольготно, только конюшню пришлось малость переделать. Внутри кольца стен стояла малая часовенка, атаманская изба да длинная конюшня. Богатырям, похоже, в землянках ютиться было невместно, поэтому прямо посреди площади были раскинуты шатры. У бревенчатой коновязи дремали богатырские кони. Привязывать их, похоже, никто и не думал, уж больно бревнышки были смешные.