Скорлупы. Кубики - Михаил Юрьевич Елизаров

со второго курса вырвался в Гамбург, теперь у них пиликает.

“А тебя там просто за фактуру возьмут!” – мне говорили. И я с благодарностью верил. Потому что обучаться в европах на певцов желает исключительно кунсткамера, цирк уродов, косые-хромые. И ведь не кого-то там, а меня лично принимали три года назад в харьковскую “консу”. Да, брали “за фактуру” – рост, стать, плечи. Только я в итоге предпочёл, как мне тогда казалось, более престижную режиссуру в местном “кульке”.

Вокальные данные у меня были скромными. Окрас голоса теноровый, а диапазон баритональный. Два года в училище я притворялся баритоном, но преподаватели знали, что я просто обманщик без верхних нот. И ладно бы ноты – не хватало банальной лужёной выносливости, я часто простужался, или же связки без убедительной причины отказывались мне служить: недоспал, выпил, и про пение можно забыть. Но из хорошего имелся тембр, за который неизменно хвалили. А ещё было длинное дыхание. Я мог спеть на одном выдохе фразу из арии Жермона: “Ты забыл край милый свой, / Бросил ты Прованс родной, / Где так много светлых дней, / Было в юности твоей”. И хоть подозревал я, что от перемены города или даже страны диапазон не прибавляется, всё ж надеялся на чудо – вдруг немецкий маэстро откроет какой-то особый секрет и мой камерный талант обретёт мощь.

По всем певческим меркам я давно уже числился в перестарках. В 27 лет сольные партии в театрах разучивают, а не начинают учёбу. Но тут вроде как речь шла про “зацепиться”. Впрочем, имелся и запасной аэродром. Та же самая кинорежиссура, где возраст не помеха, а скорее плюс. Для поступления наличествовала короткометражка, душераздирающий шок-артхаус по моему же сценарию, и пакет чёрно-белых постановочных фоток ню с натурщицей – всё то, с чем меня без лишних разговоров приняли в харьковский “кулёк” на платное. А если у нас проканало, то и немцу смерть.

И была третья, очень невнятная взлётно-посадочная полоса. В Москве пообещали опубликовать мои рассказы и повесть. Я сам туда приехал, в Москву, был в издательстве, своими ушами слышал – “издаём!”. Да только, замордованный харьковским литературным истеблишментом, я уже ничьим словам не верил. Москвичи собирались не просто сделать книгу по весне, а даже привезти на книжную ярмарку в Лейпциг – типа не просто издадим, а ещё и переведём, мол, есть связи. Но когда она ещё наступит, обещанная книжная весна…

Я получил визу и стал собираться в дорогу. Обменял у знакомого компьютерного спекулянта громоздкий стационарный комп (сказочной скорости пентиум) на ноутбук Toshiba Satellite Pro. “Тошиба с клитором” – так её называли в народе из-за зелёной пимпочки на клавиатуре, способной хоть и паршиво, но заменять мышь. Тогда ещё компы перед выездом сдавали на проверку в таможню, чтобы отъезжающие не вывезли на жёстком диске государственную тайну. Я получил обратно “тошибу” в опломбированном коробе, таможенник застенчиво сказал:

– У вас там сказка была. Про горбатого мальчика… Это ж чистая порнография! Мы всё удалили.

Но я, параноик, такой вариант предусмотрел, все сочинительства заранее сберёг по дискетам. Только подумал – надо же, какие любопытные, оказывается, мудаки в таможне.

Автобус мой отчаливал прямо из Харькова. Билет обошёлся недорого даже по местным меркам. Поезд или самолёт стоили бы втрое дороже. Автобусы ползли не торопясь – аж двое с половиной суток до конечной точки. Сперва по Украине, подбирая всех пассажиров, потом через Польшу, а дальше по германским весям – в зависимости от маршрута.

Я оплатил дорогу до Ганновера. Там десятый год обитали старые родительские приятели: “Помнишь, сынок, Кофманов – Эрика и Валю? Ну, как же – Валя! Эрик! Он тебе ещё репетитора по физике находил в восьмом классе!” Предполагалось, Кофманы примут меня “как родного”, поселят, накормят, всё объяснят. Эрика я худо-бедно вспомнил – запыхавшийся, краснощёкий, будто пробежал кросс по морозу.

В Касселе четвёртый год учился друг Лёха, но ехать к нему родители настоятельно отговаривали. “Алексей – безалаберный”. Так они говорили. “Вы не виделись уже четыре года”, – и эдак тоже. “У Эрика с Валей трёхкомнатная квартира, а у Алексея что?” И я действительно не знал, какое жильё у Лёхи. Общага, должно быть. До Касселя и прямого автобуса-то не было. “У Эрика, между прочим, мобильный телефон. Это о чём-то говорит? Приедешь, сразу позвонишь ему, он тебя встретит. А у Алексея есть телефон?”

Вроде был. Я даже пытался пару раз набрать Лёху, но слышал белиберду автодиспетчера – гитлеркапут механическим женским голосом. Заканчивался двухтысячный год, ещё вовсю писали и получали бумажные письма, а не электронные. Едва появились мобильники, которые назывались “моторолами”, бесхитростно, по бренду. А десять лет назад так же окрестили “ксероксами” копировальные автоматы.

Я спросил: “В Ганновере точно есть консерватория?” Родители аж фыркнули: “Ну а как ещё?! Очень даже роскошная консерватория!” – и это всё не моргнув глазом! “А в Касселе?” – спросил я строго. Они поджали губы: “А в Касселе нет! А если даже и есть, то явно не такая знаменитая”. “А вдруг в Берлине лучше?”, – я колебался. “Может, в Берлине и лучше, – соглашались. – Но там знакомых нет, а в Ганновере Эрик и Валя как родного!..”

Богу известно, почему я всему этому верил. Решил, что, так и быть, поеду до Ганновера – а там погляжу.

Мне собрали две тыщи марок. Как раз стоимость двух семестров в моём “кульке”, в котором я загодя взял академку. Знающие люди сказали: “десятка” – самая ходовая купюра, мол, всегда пригодится. Синяя, как советская пятёрка, на ней старик в колпаке, похожий на папу Карло. Сотку десятками сунул в кошелёк, остальные надёжно припрятал, будто зашил под кожу.

Багажа взял разумный минимум – спортивная сумка с одеждой, туда же гостинцы Кофманам. Отдельно пломбированная “тошиба”. Когда проехали украинскую таможню, пломбу я сорвал и переложил ноутбук в рюкзак. Лежали ещё клавиры: Онегин, Елецкий, Мизгирь, Жермон – баритональный взрывпакет. Отдельно фотки ч/б ню в пластиковой папке и кассета с шок-артхаусом.

Соседи волокли с собой помногу, прям как дама из детского стишка: “диван-чемодан-саквояж”. Коробки, десятки коробок с бирками, огромные турецкие баулы. Кстати, и собачонка тоже потявкивала. Кто-то перевозил на вечное поселение всю свою прежнюю жизнь. Когда прощались с провожающими – хныкали.

Автобус Mercedes-Benz снаружи ещё кое-как держал фасон, но внутри разваливался – укатали сивку. Туалет работал, но пользоваться им не рекомендовалось: “Разве по-маленькому! Если шо, вам же самим потом этим дышать!” – предупредил водила. Работали два