Эверест - Тим Скоренко

Зато в Оксфорде снова проявился мой спортивный талант. В 1923 году я наконец стал лидером Оксфордской команды по академической гребле, и мы вырвали у Кембриджа победу – первую за десять лет. Правда, звучит это несколько громче, чем было на самом деле. Во-первых, во время войны соревнования не проводились, а во-вторых, до того мы одержали пять побед подряд (я говорю «мы» несмотря на то, что в то время был еще ребенком и отношения к тем победам не имел).

Местная газета опубликовала письмо некой восторженной зрительницы, в котором были, в частности, следующие слова: «Они были почти как боги! Мы просто встали и смотрели на них с обожанием…» С одной стороны, мне были приятны эти слова – адресованные мне в той же мере, в какой и моим соратникам по Оксфорду. С другой же стороны, я ощущал их преимущество надо мной – как возрастное, так и в смысле жизненного опыта. Большая часть гребцов была старше меня на пять-шесть лет, при этом они учились со мной на одном курсе. Вы, конечно, догадались о причине подобной разницы в возрасте – это была война. Они вернулись с Западного фронта, умытые кровью и пеплом, видевшие смерть и победу, я же в это время отсиживался в тылу. Поэтому я чувствовал, что восхищение болельщицы в первую очередь адресовано им и лишь во вторую – мне, хотя в плане гребли мне не было равных.

Это была моя последняя регата. В гонке текущего года я участия не принимал, потому что был занят подготовкой к экспедиции. Горы стали для меня важнее, чем вода, – мог ли я представить подобное еще два года назад? Нет, не мог. Впрочем, я не мог даже представить себе, что существует такой человек, как Джордж.

За время обучения у меня сформировалась странная репутация. С одной стороны, меня любили, с другой – надо мной смеялись, не переступая, впрочем, определенных границ, потому что я очень силен физически. При этом я в жизни не обидел и мухи, предпочитая покинуть поле боя вместо того, чтобы вступать в драку. Теряясь, я не мог связать и двух слов, но зато умел делать такие вещи, которые моим однокурсникам и не снились. Ко мне приходили чинить разбитые бинокли и другие приборы, за это мне давали списывать сочинения по английской литературе, в которой я не понимал ровным счетом ничего. «К твоим золотым рукам – да золотую бы голову!..» – печально сказал один из преподавателей. Что ж, я на него не в обиде, я и сам прекрасно знаю, какое впечатление произвожу на людей.

Что касается девушек, в них у меня недостатка не было. В принципе, я мог соблазнить почти любую студентку буквально за пару дней – я был высок, красив, силен и молчалив, а эти качества в мужчинах никогда не перестанут по-настоящему цениться. Тем не менее судьба не была ко мне благосклонна, и моя первая любовь оказалась крепким орешком. Не потому, что я ей не нравился, просто она была замужем за человеком гораздо старше и обеспеченнее меня. Закон подлости, не иначе.

Во всем был виноват Дик Саммерс – черноволосый, маленький, юркий, лучший мой друг по школе Шрусбери. Это он, и никто иной, дал мне кличку Сэнди – по цвету волос,[7] – и она прижилась настолько, что стала третьим именем. Мы были отъявленными хулиганами. Дик придумывал очередную проказу, я же разрабатывал ее техническую реализацию. Иногда простое изначально действие разрасталось в витиеватую схему, позволявшую опрокинуть, например, ведро воды на голову кого-либо из одноклассников, находясь на другом конце здания и просто дернув за веревочку. Я рассчитывал расстояния, длины шкивов и размеры блоков, конструируя ловушки невиданной сложности. За устройство, подставившее подножку преподавателю физики, я даже удостоился вызова к директору. При этом в общении с другими людьми Дик был очень скромен, даже застенчив; он говорил через силу, мялся, отвечая у доски, и производил впечатление пугливого и наивного мальчика. Иногда мне казалось, что я – его ровесник и друг – в определенной мере заменил ему мать, которая умерла, когда ему не исполнилось и десяти лет.

Но время шло. Я поступил в Оксфорд, Дик – в Кембридж. При этом мы остались друзьями, и каждое лето я обязательно ездил к нему в Корнист-Холл. Мы проводили вместе по несколько недель, строя наполеоновские планы и обсуждая девчонок, как все ребята нашего возраста. Корнист-Холл был особняком его отца, знаменитого сталелитейного магната Генри Холла Саммерса, и имел богатую историю. Здание близ городка Флинт во Флинтшире, на севере Уэльса, спроектировал на базе существующего особняка XVIII века в 1884 году честерский архитектор Джон Дуглас по заказу крупнейшего химического фабриканта Ричарда Маспретта. Но уже через год Маспретт скончался, а еще несколькими годами позже дом купила семья Саммерсов. Генри Саммерс серьезно расширил особняк, добавил несколько дополнительных крыльев и плавательный бассейн, а спустя несколько лет, когда автомобили из тарахтящих колымаг превратились в изящнейшие механические поделки, пристроил еще и гараж.

Летом 1921 года я встретился с мачехой Дика – Марджори Томсон Саммерс, урожденной Марджори Агнес Стэндиш Томсон. Я сначала подумал, что это какая-то подруга семьи или девушка самого Дика – но он рассмеялся, услышав подобное предположение. Он объяснил, что его отец женился на Марджори в 1917-м, когда ей едва исполнилось девятнадцать, а самому Генри Саммерсу было уже пятьдесят два. Дик не любил Марджори, поскольку она не скрывала, что клюнула на Генри исключительно из-за его состояния. Дик был уверен, что в один прекрасный день она отравит отца, чтобы прибрать к рукам его сталелитейные заводы.

Я же придерживался иного мнения. Марджори казалась мне прекраснейшей из женщин. Старик Саммерс нечасто появлялся дома – большую часть года он проводил в разъездах по своим производствам. Марджори томилась в изолированном сельском особняке, и еще больше ее угнетала необходимость общаться со стремительно стареющим мужем и делить с ним постель. Надо ли говорить, что мое общество стало для нее отдушиной, крошечной дверцей в золотой клетке?

Самое смешное, что я ее вспомнил. Мы встречались в семнадцатом году, когда Генри Саммерс с ней, еще невестой, а не женой, приезжал в Шрусбери, чтобы посмотреть, как учится его сын. Она помнила меня – крупного светловолосого мальчика, друга Дика, я же как-то стер ее из своей памяти. Меня, на тот момент пятнадцатилетнего, больше интересовали ровесницы, Марджори же, будучи на четыре года старше, казалась мне старухой.

В Корнист-Холле наши отношения выглядели совсем иначе. Она была красива удивительной, солнечной красотой. В ее прозрачных голубых глазах я видел надежду, любовь, силу. Она же восхищалась мной – моим могучим телосложением, изящными манерами (с ней мне было легко переломить свою необщительность и превратиться, хотя бы на время, в галантного кавалера), а позже – и моей новообретенной славой победителя знаменитой регаты. Мне нравилось, что она, будучи старше меня, видит во мне равного, и я, конечно, не мог устоять перед ее чарами.

Сейчас я понимаю, что для Марджори я был всего лишь интрижкой, игрой в отношения. Ей хотелось спать с молодым и красивым мужчиной, а не с богатым стариком – что ж, она добилась этого, окрутив меня, наивного, и поставив под удар не только свой брак, но и нашу с Диком давнюю дружбу. Лето следующего, тысяча девятьсот двадцать второго, года мы провели вместе. Она была бесстрашна. Мы ездили в городской театр на «Роллс-Ройсе» Генри, причем за руль садилась сама Марджори. Поскольку это была единственная подобная машина в округе, ее узнавали, и по Флинтширу пошли справедливые слушки о том, что молодая жена Саммерса завела себе любовника. Иногда мы выезжали на спонтанные пикники и занимались любовью прямо там, на огромном заднем диване роскошного автомобиля.