Где папа? - Юлия Кузнецова

А парень сказал:

– Я не свободный.

Значит, слышал мои слова. Я смутилась, но он правда был удивительно спокойный, принялся объяснять:

– У нас перекличка каждые два часа. Проверка. Во дворе. Но, конечно, свободы побольше, чем у ваших. В магазин можно ходить. Хотя там мало что есть. Вот яиц нет, например, представляете?

Мама что-то хочет у него спросить, но он бросает взгляд на часы, которые висят на стене, и говорит:

– Пора!

Звонит. Потом подходит к трубке мама и говорит папину фамилию, год рождения и номер отряда. И наши имена. И годы рождения. И вдруг… Мамины глаза расширяются.

– Как? – бормочет она. – Как нельзя? Но… Но я прошу вас! Мы из Москвы четыре часа добирались. Я… Да… Хорошо. Простите. Поняла.

Мама садится в кресло, растерянно глядя на нас. Трубку уже берет тётка в шубе. За ней в очередь встаёт дядька в кожаной куртке.

– Что? – пугается Ирка. – Нельзя к папе?

– Можно. – Мама смотрит нерешительно на меня. – Но… Только тебе, Ир. Лизе – нет.

Вот тут как будто на меня потолок обрушился. Я набрала в грудь воздуха:

– Как?! Почему? Что это? Почему так, мама?!

– Не вопи, – просит мама, берёт меня под руку и выводит на улицу. Оборачивается и говорит Косте:

– Слушайте, кого вызовут. Если нас – бегите за нами!

Я просто захлёбывалась яростью.

– Мама, объясни немедленно!

– Лиза… Оказывается… Можно только одного ребёнка, понимаешь? Старше двенадцати…

– Одного? Одного ребёнка старше двенадцати, – повторяю я. – Так… Значит, можно взять меня? А не Иру? А её оставить с Костей. Им же вдвоем веселее. Мама! Мама, почему ты молчишь?!

– Лизочка…

Мама ходит у крыльца туда-сюда. Её губы плотно сжаты.

– Лизочка, ты должна понять…

– Что?! Что ты Ирку любишь больше меня?

– Да не пори ты чушь! Я вас одинаково люблю! Но у Иры важная новость.

– Да?! А у меня их и быть не может? Вы бы спросили хоть!

– Лиза! Но ты же не выходишь замуж! – сердито говорит мама.

– О да… Замуж я не выхожу! Точно! Вот! Моя! Главная! Проблема! Теперь! Я! Поняла! Чтобы встретиться с папой, мне надо выйти замуж!!!

Я со злостью пинаю стену здания. Твё-ёрдая! Мне больно.

– Перестань! – кричит мама.

На крыльцо вышел дядька в кожанке, закурил.

– Перестань, – повторяет она шёпотом, схватив меня за рукав, – так нельзя! Надо думать и о других!

– А тебе не кажется, что этим другим многовато счастья, а, мама?

Я сузила глаза. И смотрю на маму внимательно. Она отводит взгляд.

– Я сделаю всё, что могу, – говорит она шёпотом. – Я попробую уговорить дежурного на проходной. Но ты должна понять.

Мама уходит внутрь.

Я тоже делаю, что могу. Я упихиваю свою злость, как могу, внутрь. Не ради них, ради себя. Иначе у меня взорвётся мозг.

Мне приходится сильно-сильно прикусить губу. Но слёзы всё равно бегут: кап-кап-кап… На снег. Это нечестно. Не-чест-но!

Наконец нас вызвали. Пардон, ИХ вызвали.

Я сую Ирке книги, которые привезла для папы.

– Ну прости, – говорит она, убирая их в свою сумку, – в другой раз ты.

Я молчу. Я просто ничего не могу ответить на такое. Она пытается меня обнять, но я её отпихиваю.

Шлагбаум подняли. Костя подъехал к проходной, за которой начиналась колония. Там уже стояла очередь. Дядька в кожаной куртке был уже тут и курил. Женщины кутались в пуховики и прохаживались взад-вперёд. Таджики прыгали на месте. Тётка в шубе громко говорила по мобильному.

Костя вытащил чемодан из багажника. Мама указала ему на место у самой двери.

– Женщина, – обратился к ней дядька в куртке.

– Нас вызвали! – отрезала мама.

У меня внутри всё дрожало. А вдруг все-таки пустят? Мама достала паспорт. Из него торчал серо-зелёный краешек банкноты. Она встретилась со мной взглядом, кивнула.

– Я постараюсь, – прошептала она, а громко сказала: – Костя! Осторожнее с тем пакетом, пожалуйста! Там бананы. Раздавятся.

У ворот проходной стояла конура, а рядом с ней ходила туда-сюда собака на железной цепочке. Из пасти у неё шёл пар. К воротам подъехал синий фургон с надписью «Молоко». Его пропустили внутрь. Через некоторое время из калитки вышел усатый дядька в униформе с банкой молока, вскрыл её ножом, налил собаке в миску. Она принялась жадно хлебать.

Мама порывисто вздохнула. Вдруг открылась дверь проходной, и вышла крепкая тётка со светлыми кудрями и накрашенными розовой помадой губами, которые она сложила бантиком. На плечи её была наброшена куртка защитного цвета.

– Так! Макаровы!

– Мы здесь, – подскочила мама и, приблизившись к тетке, начала объяснять что-то шёпотом.

– Вы что, чокнулись?! – закричала тётка на маму и сунула ей паспорт обратно: – Заберите ЭТО! Тут же камеры везде, я из-за вас места рабочего лишусь, вы вообще думаете, что творите? Вы меня потом на работу возьмете?

– Ну простите, просто у неё день рождения был, вот на той неделе, они уже несколько месяцев не виделись, она младшая, ему без неё так плохо, – бормотала мама.

– Слушайте, правила – это правила. Всё! Сумки будем заносить?

– Костя, – прошептала мама, отворачиваясь.

Она вытащила деньги из паспорта и отдала мне.

– Косте отдашь, это на билет. Купите мне обратный.

А я стояла и смотрела на эту тётку в форме. Которая не пускала меня к папе. И мама стояла и смотрела. Мне хотелось, чтобы она заметила, что я сейчас прожгу её взглядом насквозь, и в её серо-зелёной куртке будет дырка! В ней самой будет дырка!

Но ей было всё равно.

– Вы долго ещё будете стоять?! – закричала она маме. – Если не хотите, пропустите других.

– Да как же, – пробормотала мама и стала помогать Косте затаскивать вещи в проходную. Ирка тоже взялась за пакеты.

У Ирки было скорбное выражение лица, но я знала – это она для видимости. Она радовалась предстоящей встрече с папой. Радовалась тому, чему мне радоваться не позволили. Я взяла какую-то сумку и тоже поволокла в проходную. Косте можно, а мне нет?

Мама вырвала сумку на пороге.

– С ума сошла? Она тяжёлая!

Но я молча, сдерживая слёзы, заволокла внутрь эту тупую сумку, а потом уселась на неё.

– Может… – нерешительно начала мама.