Отдаю свое сердце миру - Деб Калетти

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что я вернусь из Айдахо через двенадцать дней?

– Что значит: я имею в виду? Твой дедушка сказал, что вы договорились пересечь границу с Айдахо, а потом он привезет тебя обратно.

– Проклятие Аньелли. Он солгал.

– Что значит: солгал? Он не мог солгать! – Джина переходит на визг. Аннабель вынуждена отнять трубку от уха. – Я согласилась на эту безумную авантюру только при одном условии: что ты вернешься меньше чем через две не…

В трубке что-то шуршит. Теперь голос матери звучит приглушенно, протестуя на расстоянии, только слов не разобрать.

– Не волнуйся, я с ней разберусь, – вступает в разговор Малкольм.

– Боже, Малк, ты что, сойдешься с ней в рукопашной?

– Шестьсот, – говорит он.

– Шестьсот чего?

– Шестьсот долларов! На GoFundMe.

– Ты шутишь. Это же целое состояние.

– Ну, двести перевели твои бывшие боссы из пекарни, Клэр и Томас. И ты случайно не работала с этим стариком, Джанкарло?

– Мистер Джанкарло. Из «Саннисайд».

– Должно быть, это его дочь. Дженни Джанкарло, 75 баксов. Шестисот тебе, вероятно, хватит только на полпути через Айдахо, если не считать того, что ты уже потратила, но мы ведь только начали кампанию.

– Малкольм, у меня есть деньги на колледж.

– Ты что, не догоняешь? Люди хотят помочь.

Ей невыносимо это слышать. Отзывчивость бывших боссов, дочери мистера Джанкарло, незнакомых людей поднимает волну стыда, которая грозит обрушиться на нее и утопить.

– Аннабель, ау!

– Я здесь.

– Не пугайся, но, когда доберешься до Венатчи через три дня, у тебя там будет интервью с Эшли Начес из местной школы. Я скину тебе номер ее телефона. Позвони ей за час, и она встретит тебя в школьной библиотеке.

– Что? Зачем?

– Это пиар-кампания от твоего пресс-агента.

– Моего пресс-агента?

– Оливии. Зак занимается финансовыми вопросами. Я отвечаю за логистику.

– Ребята, вам вовсе не нужно этого делать.

– Мы обсудили общую стратегию и составили план с миссис Ходжес. – Миссис Ходжес – преподаватель по бизнесу и консультант по программе DECA[39] в школе Рузвельта. – Она подчеркнула необходимость публичного освещения, и Оливия уже вовсю этим занимается. Эшли Начес из школы Венатчи – только первая, с кем связалась Оливия, и она загорелась идеей интервью с тобой.

Аннабель стонет.

– Малк! Что тут вообще можно сказать?

– Что можно сказать? Ты шутишь?

Аннабель чувствует, что ей уже нехорошо.

– Я не хочу заниматься самопиаром. Ты же знаешь, как я к этому отношусь. – На нее обрушивается лавина воспоминаний. Новости. Репортеры, пресса. Дни, когда она не могла выйти из дома, даже при желании. Дни, когда надрывался телефон, пока его не отключали.

Прекрати!

– Аннабель. Это «Горн Пурпурной Пантеры». Это не CNN[40].

– Малк, я не могу.

– Можешь. Придется. Все это слишком серьезно и касается не только тебя.

– Черт возьми! Ладно.

– Тебе придется зарегистрироваться на офи…

– Я же сказала: ладно! Что-нибудь придумаю.

Малкольм – не только гений; у него есть трудолюбие и адское терпение, как у черепахи, пересекающей пустыню. К тому же он ее друг.

– Мы с мамой собираемся тебя удивить завтра, в твой день рождения. Я знаю, как ты ненавидишь сюрпризы, так что хотя бы изобрази удивление.

Он любит ее. Зря она огрызнулась на него.

– Спасибо, придурок.

– А ты не будь идиоткой.

Аннабель вслушивается в его сосредоточенное дыхание на другом конце трубки.

– Я тоже тебя люблю, – говорит она.

* * *

Хотя почти весь день она провела в одиночестве, ей и сейчас хочется побыть одной. Она рада, что со звонками покончено. У нее даже нет желания заглянуть в социальные сети, посмотреть, чем заняты ее друзья. Мир в прошлом. По крайней мере, тот мир временно исчез, и она находится в другом мире – истинно настоящем, где все идет своим чередом, что бы ни происходило в шумной и бойкой современности. Там могут вершиться великие и мелочные дела, в то время как здесь бобры до сих пор таскают за собой палки. Здесь все устроено по разумному плану, неизменному на протяжении многих эр.

Она снимает с себя вонючую одежду, споласкивает ее и развешивает сушиться. Она заходит в душевую кабину. Ну, это что-то вроде душа… насадку надо держать над головой. Теплая вода стекает вниз.

И вдруг – о, черт, черт, черт! – теплая вода стекает вниз, все в порядке.

– Йо-о-о!

У нее вырывается дикий вопль, больше напоминающий визг кролика, попавшегося в лапы к орлу. Она отводит шланг в сторону, как будто из него хлещет кислота, чувствует сильное жжение в спине – на уровне, где застегивается бюстгальтер; на шее, где трется бирка; под грудями, по бокам, где проходят швы рубашки.

Днем она не замечала никаких следов. И сейчас оглядывает тело сверху вниз. Натертости на коже пока даже не видны, но они проступят завтра. О чем она думала, когда надевала просторную рубашку, тем более хлопковую? Теперь кожу саднит в тех местах, где о нее терлась и терлась ткань.

Она вытягивает голову как можно дальше вперед, чтобы вымыть обкорнанные волосы, но стоит только капле воды упасть на шею в том месте, где кожа соприкасалась с биркой, как занимается пожар.

– Ой-ой-ой!

Она осторожно выходит из кабинки. Легкими похлопывающими движениями промокает кожу полотенцем. Лодыжки тоже горят, но не так сильно, как накануне. Ее тело в огне. Она сама – сгусток ран: свежих, старых, на разных стадиях боли и заживления.

Интересно, сможет ли она когда-нибудь почувствовать себя исцеленной?

Наверное, таким вопросом хотя бы раз в жизни задается каждый человек.

Она забирается на свою койку. Осторожно – ой-ой-ой – накрывает себя простыней. Потом ставит будильник, но кладет телефон экраном вниз. Она не осмеливается смотреть на часы. Невыносимо видеть, как цифры бегут вперед: от пяти к шести, от шести к семи, от семи к восьми. Одиннадцать минут до полуночи.