Маски - Рэй Брэдбери

– Разве можно так говорить! – возмутился он.

– А судьи кто? – спросил я.

– Следуйте за мной, – велел он. – Или снимите маску.

– Сперва снимите свою, – возразил я.

– Вы что, остряк? – предположил он.

– Не совсем, – ответил я.

Тогда он отвел меня в участок. Там за столом сидел капитан, который взглянул на меня и изумился:

– Это еще что такое?

– Ничего особенного, – отвечаю я.

– Так уж и ничего, – говорит он. – Что за маска?

– Моя, – говорю я.

– Снимите ее, когда разговариваете со мной! – приказывает капитан.

– По какому праву? – возражаю я.

– Ты за что его сюда привел? – спрашивает капитан у полисмена, который меня задержал.

– Он разгуливал по улице в маске. Я подумал, что он – малость того, – объяснил полисмен.

– Я нормальный, – сказал я.

– Это мы еще посмотрим, – заметил капитан.

– Просто мне нравится носить маски, – объяснил я. – Все честно.

– Честно? – в один голос спросили полицейские. – Это как же понимать – честно?

– Маска, которую я ношу, – предупреждение людям. Все по правилам. Гораздо этичнее, чем у вас, ребята.

– У нас? – переспросил капитан. – Разве мы напяливаем маски, черт бы их побрал?

– Так уж и не напяливаете? – хохотнул я.

– Нет! – гаркнул капитан.

– Ладно, – сказал я, – давайте без эмоций. Будь по-вашему. Но я все равно считаю, что предупреждать людей справедливо. Чтобы они остерегались.

– Остерегались! – возопил капитан. – Чего им остерегаться?

– Того, что под маской, – сказал я. – Вот это несправедливо.

– А ну-ка, снимай эту чертовщину! – гневно приказал капитан.

– Я отказываюсь, – ответил я.

– Ничего, разберемся, – сказал он.

– Освободите меня, – заявил я. – Вы не имеете права меня задерживать. Я могу носить маску, сколько мне заблагорассудится. Я никому не причиняю вреда и не провоцирую беспорядков. На каком основании я здесь нахожусь?

Капитан полиции призадумался.

– На каком? – допытывался я. – Что? Дара речи лишились?

– Вам придется поговорить с нашим полицейским психиатром, – торжественно изрек капитан. – Потом можете идти.

– Я сам поговорю с ребенком, – сказал я. – Приведите его ко мне.

– Это вы к нему пойдете, – вскричал капитан, – наверх!

«Что ж, наверх так наверх», – посмеивался я под своей изысканной серой маской. Дверь отворилась как раз в тот момент, когда психиатр вешал трубку, и мы расселись по своим местам. Это был полицейский психиатр. Вы понимаете, ЧТО это означает. Потрепанный самодовольный горлопан-недоучка, вышибленный из колледжа, все образование которого сводилось к чтению Фрейда в популярном изложении. А все остальное он почерпнул из грошовых синеньких книжечек и вычитал из «Эсквайра».

– Минуточку внимания, – сказал я.

Психиатр и полисмен напряглись.

Я пошарил в своей коробочке, извлек оттуда свеженькую розовую маску с улыбочкой, сбросил серую маску и надел новую.

– Вот так-то лучше, – заверил я.

Психиатр опешил.

– Итак, – начал он.

– Это ужасное недоразумение, ошибка, – сказал я. – Мне просто нравится носить маски, и никто, кажется, этого не понимает. Но вы-то, конечно, понимаете? Я не опасен. Можете установить за мной наблюдение, если хотите, но я не опасен. Я воевал, и с моим лицом случилось страшное происшествие. Вы-то понимаете? Я попросту не могу открыто смотреть на окружающий мир.

– Понимаю, – подтвердил психиатр.

– Вот я ношу эту маску, а этот полисмен меня задержал. Он, сдается мне, не понимает…

Полисмен изумился.

– Я ничего не знал о вашем лице… – промямлил он.

– А вам следовало бы догадаться, что тут что-то не так, иначе с какой стати мне понадобилось носить фальшивую личину, – сказал я, улыбаясь им обоим приклеенной чудесной и лучезарной улыбкой. Я видел, как маска освещает и заливает их физиономии невероятным свечением, словно фонарик. Очаровательно сверкали зубы, горели глаза, чувственно вздувались ноздри, вырисовывались брови, розовая кожа излучала здоровье, жизненную силу и дружелюбие. Я заметил, как дернулись мышцы на щеке у психиатра, и он наконец заулыбался.

– Понимаю, – проговорил он.

– Позднее, – заметил я, – я смогу избавиться от масок, но сейчас, во время реабилитации, я просто не могу без них обойтись. Я отец шестерых детей. У меня замечательная жена, которая души во мне не чает, и я не могу позволить, чтобы она видела мое лицо – все в язвах, шрамах и рубцах.

Психиатр поморщился. На него падал свет маски; полицейский перестал ерзать и сидел подавленный и обескураженный.

Я знал, что дело сделано. Он откинулся с облегчением на спинку стула и сказал:

– Но нам хотелось бы увидеть ваше лицо.

– Даже не просите, – промолвил я, запинаясь.

– Извините, – он сжимал пальцы и удивленно моргал от собственных неудачно подобранных слов.

– Можете идти, – скомандовал он.

– О, благодарю вас, – ответил я.

И вышел.

В заключительных страницах пространного текста, датированного 1946–1947 годами, Брэдбери описывает, как Латтинг впадает в депрессию и психоз: «Он осознает, по какому тонкому льду мы все катимся с нашей цивилизацией, ее жестикуляцией и кривлянием, лишь бы скрыть нашу необъятную внутреннюю порочность».

Два очень коротких одностраничных отрывка дают иное представление о том, как мог бы реагировать хозяин масок на попытку внешних сил отобрать у него все маски. В первом отрывке выдуманный автором Птах представляет собой более домашнюю и начитанную разновидность Латтинга. Он способен лишь пассивно реагировать, задавая косвенные вопросы, когда домохозяин или кто-то из постояльцев приходят, чтобы отобрать у него маски. Он спрашивает: «А ты что, разбираешься в масках?» Это не имеет значения. Все остальные, ничего не понимающие в красоте и назначении масок, хотят одного – чтобы эти пугающие штуковины исчезли. Птах защищается только тем, что заставляет незваного гостя говорить без умолку, пока этот фрагмент вдруг не обрывается.