Дикарь - Екатерина Лесина

жизнь в империи сложна.

Леопард уставился на Ирграма желтыми глазами.

— Что ваши обычаи неприемлемы для людей цивилизованных.

— Какие? — уточнил Император.

— Жертвоприношения. Нигде в мире больше нет такого.

Пожалуй, сказалась усталость. И еще раздражение. И многое иное, с чем он должен был бы совладать. Ибо чутье подсказывало, что откровения нынешние излишни.

— Мне говорили, что ты встречался с Верховным Жрецом.

— Да, — Ирграм не стал отрицать очевидное. — Он важный человек. Я желаю жить в мире с важными людьми.

— Тогда он должен был сказать тебе, почему мы делаем это.

— Он сказал. Я читал прежде. Но читать одно, а видеть — совсем другое.

Леопард вытянулся, впрочем, не спуская взгляда с человека, которого полагал в данных покоях лишним.

Воцарившаяся тишина напрягала. В ней было слышно, как воркуют голуби в золоченых клетках. И как тяжко дышит хищный зверь.

— Я не собираюсь преступать законы Империи, — выдавил Ирграм, ибо глаза у Императора стали желты, как и у леопарда. Вспомнилось разом вдруг все, что он когда-либо слышал об этом месте.

Об этом человеке.

— Хорошо, — Император прищурился. — Но ты не ешь.

— Я, — Ирграм сглотнул. — Не все обычаи я смогу принять. И дело не в неуважении. Но мои боги тоже сказали свое слово. Я не могу есть себе подобных.

Он замер, напрягшись, готовый дать отпор. А тишина все тянулась и тянулась, пока не оборвалась смехом Императора. Смеялся тот громко и заливисто.

— Так вот что говорят о нас? — уточнил он, не снимая руки с загривка зверя, который лишь покосился на хозяина и в глаза его читался немой вопрос. — Поэтому маги считают нас дикарями? Они действительно думают, что мы едим людей?

Ирграм молчал.

Он почувствовал, как кровь прилила к лицу. И дышать стало сложно.

— Что ж, можешь не отвечать. И да, порой мы разделяем пищу с богами. Но лишь в исключительных случаях. Когда тот, кто отдает свое сердце, столь велик, что сила его кипит не только в сердце. Когда силу его хранят и плоть, и кровь.

Ирграм сглотнул.

— В последний раз подобное случилось при моем отце. Мне так рассказывали. Он вызвал на бой собственного брата, с которым был рожден в один день. И в честном поединке одолел его. После чего пожелал забрать силу, что была разделена на двоих, дабы два тела вновь соединились в одно.

Замутило.

Не надо было сюда ехать.

— К счастью, у меня братьев достойных подобной участи не было, — император поднял с блюда кусок мяса. — Что до иных моих подданных, то кто-то блюдет заветы предков рьяно, кто-то предпочитает толковать их по-своему. А это лишь свинина. Кажется. Или индейка. Или еще что-то, но животного происхождения.

— Я прошу простить меня.

— Не стоит.

Зверь раскрыл пасть, принимая подношение. И облизнулся.

— То есть, те тела, которые… остаются. Что с ними происходит?

— Никогда не задумывался, — Император пожал плечами. — Спроси у Верховного, он должен знать.

Почему-то опять замутило.

— Касаемо же просьбы твоей, то я помню наши договоренности. И она будет исполнена. Но будь готов, что многим это придется не по нраву. Ты договорился с Верховным, что хорошо. Мне было бы неприятно казнить его.

Леопард зевнул, обнажив белые блестящие клыки.

— Как не хотелось бы казнить тебя. Вы оба нужны мне, — Император поднялся, и Ирграм тоже, стараясь не совершать при том резких движений.

А то мало ли.

— Но я позвал тебя по иному вопросу. Скоро завершится месяц Долгих слез, — Император остановился перед клеткой, в которой метались серые амадины. — Совет смеет настаивать на моей женитьбе.

Он постучал ногтем по клетке.

— Они правы. Мне нужен наследник. И мне нужна жена. Или жены. Пока не решил.

Ирграм счел разумным промолчать.

— И в месяц Ледяной воды я дам свое согласие. И объявлю свою волю.

Он посмотрел на мага.

— В месяц Холодного неба ко двору начнут собираться женщины, которых Совет признает годными.

Амадины верещали. Леопард облизывался, явно прикидывая, столь ли прочна клетка, каковой кажется.

— Чем я могу служить? — шкурой Ирграм ощутил именно тот момент, когда следовало задать вопрос. И правильный вопрос.

— Женщины… их отцы и братья желают возвышения. Власти, которую рассчитывают обрести через единение крови моей. Цена велика.

Император сжал кулак.

— Я хочу найти тех, кто проклял ту, что держала в руках мое сердце.

Голос прозвучал тихо, но по спине Ирграма поползли ручейки пота.

— Дознание почти завершено. Так мне сказали. Виновные найдены. Признания получены.

— Но вы им не верите?

— Отчего? Верю. Но не верю, что все виновные найдены.

Леопард вновь улегся на пол и принялся вылизываться.

— Кто бы ни затеял эту игру, он продолжит её.

Ирграм едва заметно кивнул. Пожалуй, что так.

— Почему я?

— Милентику убили магией. Магия — порождение твоего мира. Не моего.

— Вы ею тоже пользуетесь, — Ирграм вытер шею, которая чесалась от пота. — Извините, но это так. Она есть в ваших людях. Я же вижу. И в вас тоже. Вы ведь знаете, верно?

— Знание необходимо. Что до прочего, то из них слишком давно выдавливали умение обращаться с дарованной силой.

И вновь Ирграм вынужден был согласиться. Проклятья — еще тот раздел, капризная магия, опасная, с которой не каждый рискнет связаться.

— Меж тем я знаю, что многие из тех, кто на словах проклинает магов, давно уже обращаются к ним.

Теперь в голосе прозвучало раздражение.

— Притом от меня требуют соблюдения традиций.

Ирграм опустил взгляд.

— Если я спрошу имена, ты не назовешь?

— К сожалению, нет. Я прошу простить меня, — шея заныла, и сердце закололо, словно предупреждая, что не стоит отказывать людям, подобным Императору. — Однако Закон един для всех.

— Закон — это хорошо.

— И если контракт заключен, то я могу лишь выяснить имена исполнителей, не более того.

— Выясни, — дозволил Император. — И нет, я не потребую большего. Не от тебя.

Но и не забудет. Он не умеет забывать, как и прощать, и потому сердце закололо куда сильнее прочего.

— Нельзя винить клинок в том, чья рука его использует, ибо равно он может служить и воину, и жрецу, и подлому убийце.

Почему-то в этакую благостность не поверилось.

— Но если ты выяснишь, кто сотворил этот клинок, я буду благодарен.

А благодарность Императора — это много. Куда больше, чем способен вынести обыкновенный человек. Ирграм сглотнул.

— Однако на самом деле мне надобно иное, — Император вернулся к ложу, на котором устроилась мелкая псинка, явно не испытывавшая к высокой особе благоговения. Ибо стоило Императору опуститься подле, и псинка зарычала. Рыком же отозвался леопард, а Император усмехнулся. —