Сверх отпущенного срока - Екатерина Островская

— Возьми на память!

Девушка протянула к часам руку так резко, словно собиралась отбросить их в сторону. Но рука повисла над столом. Вика посмотрела на олигарха и прищурилась.

— Я только сейчас заметила, как вы похожи на одного человека. То есть он похож на вас. Но вы с ним абсолютно разные. Он очень добрый, а вы…

— А я очень злой, — едва не рассмеялся Дальский.

После чего повернулся к выходу:

— Всего хорошего!

Он вернулся в автомобиль и, когда «Бентли» мягко тронулся с места, сообщил Герману Владимировичу, что подарил Вике на прощание часы.

— Вычтем из зарплаты, — покачал головой главный телохранитель олигарха. — Часики сотню тысяч евро стоят. Но ты ведь человек богатый, можешь себе позволить красивой девушке дорогой презент преподнести…

Дальский промолчал. И обрадовался, что спутник тоже больше ничего не говорил.

…Они перенесли трупы в здание вокзала, где в зале ожидания среди разбитых деревянных кресел лежали тела убитых солдат. Тут же на полу спали или пытались заснуть, хоть немного отдохнуть те, кто выжил после ночного боя. Сержант, опустившись на корточки возле подоконника, закурил. И подоконник, и все вокруг было засыпано мелкой крошкой оконного стекла и ошметками дерева. Остатки оконных рам болтались в проеме, словно обгрызенные какими-то животными, злобно вонзавшими в них свои зубы. Где-то далеко раздавались автоматные очереди и частые одиночные выстрелы, но после сумасшедшей ночной перестрелки, грохота, взрывов, криков людей Дальскому казалось, что наступила почти тишина. Хотя он осознавал, конечно, что затишье это ненадолго, каждая следующая секунда может стать началом нового ужаса.

— Я понял, почему нам приказали вокзал держать, — произнес сержант. — Хотели, вероятно, по железной дороге подкрепление нам направить. — Парень сплюнул себе под ноги и выругался: — Козлы! Наш-то эшелон непонятно как проскочил, а следующий наверняка чечены под откос пустили. Ну, и что теперь? Еще одна ночь, и нам тут трындец! Нас всего, включая легко раненных, не больше сотни осталось.

Сержант был прав, но обсуждать то, что уже случилось, а тем более говорить о предстоящей смерти Алексею не хотелось. Он отвернулся и увидел бойца, который ходил, старательно огибая трупы и лежащих на полу живых, задерживаясь на пару секунд возле каждого и заглядывая в лицо. Солдатик прижимал локти к бокам и держал руки так, словно ехал на детском велосипедике.

— Из моей роты, — пояснил сержант, тоже заметивший странного парня. — Фамилию вспомнить не могу. У него крышу снесло.

Боец осторожно подкрался к ним, продолжая держать перед собой руль воображаемого велосипеда, наклонился к Дальскому, потом выпрямился, удовлетворенный.

— Вы тоже из массовки? — спросил он и обернулся к сержанту.

— Что? — не понял тот.

— Это же кино снимают, — объяснил помешанный, продолжая разглядывать Алексея. — Ведь правда?

— Правда, — подтвердил Дальский.

— Я всем так и говорю, а мне почему-то не верят. Но я не хочу больше сниматься…

Помешанный заплакал, однако только голосом — слез на его вымазанном копотью лице не было. И продолжил уже сквозь всхлипыванья, одновременно странно улыбаясь:

— Это ваша профессия в кино сниматься, а я домой хочу. У меня мама на студии Горького оператором комбинированных съемок работает. Она наверняка где-то здесь, вот я ее и ищу.

Подошли еще двое солдат. Один из них протянул сержанту пластиковую бутылку пепси, а второй, с погонами старшего сержанта, легонько похлопал помешанного по плечу. Тот вздрогнул и отступил на шаг.

— Слышь, Лебедев, — заговорил старший сержант, — тебя, кажется, мать ищет.

— Где? — не поверил несчастный.

— У билетных касс.

— Ты не врешь?

— Ей-богу, — кивнул, подтверждая свое вранье, старший сержант. Потом достал из кармана шоколадный батончик и протянул парню. — Она тебе «Сникерс» просила передать. Иди скорее к ней.

Помешанный повернулся и пошел дальше по залу, старательно огибая трупы, как и прежде заглядывая в мертвые лица.

— В другую сторону двинул, — вздохнул старший сержант. — Жалко парня. Перед вокзалом автобус стоял, так в нем огневую позицию организовали. А ночью по нему танк прошелся, давил всех, кто в автобусе засел. Пока ты его не подбил.

Последняя фраза была обращена к Дальскому.

— Ты что, танк подбил? — удивился сержант, с которым Алексей познакомился накануне.

— Да вроде.

— Из подствольника, что ли?

— Не, из «РПГ», — объяснил за Дальского старший сержант. — Артист так шандарахнул, что у танка башню снесло. А потом мы из раздавленного автобуса Лебедева вытащили, всего в чужой кровищи. Как выжил — непонятно, а вот умом тронулся. Любой бы тронулся, когда рядом с тобой друзей гусеницами давят.

Алексею протянули бутылку, он приложился к горлышку и сделал глоток. Газировка оказалась теплой и с сильным привкусом кирпичной пыли. Дальский сделал второй глоток и понял, что это его собственное горло забито пылью и гарью.

— На вокзальной площади ларьки были, но мы их не трогали. А сейчас от них ничего не осталось, разве что сигарет мы насобирали да пару баллонов колы нашли. А вчера там столько пива было! Но все бутылки пулями и осколками переколошматило. Сегодня бы пивко не помешало.

Говорить ни о чем не хотелось. Старший сержант опустился на пол и посмотрел на Дальского.

— Слышьте, братаны, нам бы покемарить пару часиков. Может, посидите за нас возле выхода на платформы? Там наши пацаны с пулеметом. Им бы тоже отдохнуть…

Алексей с сержантом поднялись с пола и пошли мимо мертвых и обессиленных живых.

— Слышь, артист, — заговорил через минуту сержант, — давай договоримся: если вдруг кого-нибудь из нас… а другой жив, то пусть он позаботится о тех, кто дома остался. У меня мать в Старой Руссе и сестра младшая. Мать больная, у нее гипертония, а сестре двенадцать лет всего.

— Я понял, — кивнул Дальский. — Только мы должны оба отсюда выбраться.

— Меня, кстати, Петром зовут, — представился сержант и протянул Алексею руку. — Да уж, брат, надо постараться выжить, а то уж очень мне здесь подыхать не хочется.

Просторный дом был сложен из бревен лиственницы и стоял в сосновом лесу на берегу озера с темной водой. Вода была неподвижной, только белые облака проплывали стремительно по черной глади, словно спешили поскорее миновать этот бездонный провал. Спальная хозяина находилась на втором этаже, и о стекла двух ее окон терлись ветки сосен. Иногда сверху срывались шишки, которые стукались о подоконник, кувыркаясь, отлетали и бесшумно пропадали в мягком ковре из опавшей хвои.