Взорвать "Аврору" - Вячеслав Бондаренко

Экскурсовод нахмурился, но кивнул:

– Пожалуйста, товарищ.

– Почему же сейчас командиром «Авроры» является бывший офицер Лев Андреевич Поленов?

В кубрике повисла пауза. Часть экскурсантов с интересом смотрели на человека, задавшего вопрос, часть – на толстяка, ожидая, как он выпутается.

– Это, товарищ, редкий пример того, когда бывший офицер заслужил полное доверие Советской власти, – с назидательными нотками в голосе ответил экскурсовод. – И недаром завтра командиру «Авроры» товарищи Сталин, Киров и Ворошилов вручат орден Красного Знамени, которым крейсер награжден за заслуги в деле революции.

Экскурсанты дружно зааплодировали. Толстяк вытер вспотевший лоб платком, церемонно поклонился и продолжил рассказ, изредка косясь на высокого мужчину:

– Как я уже сказал, нынешний командир «Авроры» – редкое исключение. Жутко ненавидела простых матросов золотопогонная сволочь. По приказу царизма матросов гнали на убой – в позорную русско-японскую войну, а спустя десять лет – в империалистическую… А сейчас пройдемте, товарищи, в кают-компанию.

Люди, толкаясь и переговариваясь, двинулись к выходу. Скребцова и Карпов задержались у красочно оформленного стенда «1917–1927. Десять лет Советской власти». Рядом с ними на одно мгновение остановился высокий мужчина с военной выправкой.

– Ответ политически грамотный, – быстро, чуть слышно произнес он. – На провокацию не поддался. А вот фамилии вождей перечислил плохо.

– Да слышали мы, – отозвался Карпов. – Сталин, потом Киров, потом Ворошилов…

– Не отставайте от экскурсии, – добавила Скребцова.

– Есть, – коротко сказал мужчина, отходя.

Карпов и Скребцова неторопливо двинулись за группой.

– Глупо было бы ждать, что он с первой же экскурсией появится, – тихо произнес Карпов на ухо девушке.

– Фотографии команде крейсера раздали?

– Само собой. Смотрят в оба.

Телега медленно двигалась по улице Ленинки – бывшей Сабуровки. Владимир жадно, всем существом вбирал в себя деревенские подробности. Вот огромный тополь, по ветвям которого он так любил лазить в детстве, соревнуясь в ловкости с местными мальчишками. Вот прудик-ставочек, в котором он любил пускать деревянные кораблики – как славно, что он не пересох за это время…. И лица, лица… такие родные, русские. Нет, не может быть, чтобы Совдепия убила в них все настоящее, подлинное, то, что было в них до октябрьского переворота… Слава Богу, что ничего «советского» в облике улицы не было – никаких красных флагов, лозунгов, портретов. И даже золотой купол скромной сельской церкви виднелся в перспективе улицы. Значит, не порушили!..

Владимир скользнул взглядом дальше по улице и тут же помрачнел. На одной из изб красовалась пятиконечная звезда, ниже – крупно выведенное слово «Клуб». Над крышей клуба косо торчала радиоантенна, на дверь был наклеен какой-то яркий плакат. Вглядевшись, Сабуров разобрал слова «Все на самолёт!» На крыльце избы стоял явно местный щеголь – парень в распахнутой толстовке и клешах, кепка сдвинута на затылок, на лоб выпущен лихой чуб.

– К себе тебя не зову, уж не обессудь, – обернулся к нему возница, – старуха моя хворает. А на школу зайди. Там недавно эту… столовую для ребят сделали. Може, от завтрака еще и найдешь чего. Вон туда, – указал он кнутовищем.

– Спасибо тебе, отец, – Владимир вынул из портмоне червонец. – Вот возьми за труды.

– Премного, значит, благодарны, товарищ землемер, – степенно отозвался старик, кладя в карман купюру. – Ну, бывайте здоровы.

Владимир проводил глазами телегу, повернулся к дому, фасад которого виднелся сквозь ветви деревьев и… замер неподвижно.

Да, он стоял перед своим родным домом – тем самым, который он видел в последний раз горящим, в девятнадцатом. Правда, родился он в Петербурге, но родным привык считать именно этот дом, выстроенный в сороковых годах девятнадцатого века каким-то провинциальным помещиком средней руки. Владимиру все нравилось в этом небольшом, скромном особняке. Теперь же дом был заново отстроен, крыт черепицей, появился третий этаж, удивительно не сочетавшийся с первыми двумя; с портала был сбит герб рода Сабуровых, появившийся там при деде Владимира, Георгии Петровиче. У одноэтажного флигелька, в дореволюционное время предназначавшегося для гостей, хлопотали несколько рабочих, оттуда пахло краской. Белел свежей побелкой и каретный сарай. На фасаде красовался большой кумачовый лозунг «Да здравствует 10-й Октябрь!»

Владимир медленно, оглядываясь по сторонам, подошел ко входу. Прочел новенькую вывеску: «Школа 1-й ступени имени тов. Кирова». Значит, теперь в его родном доме учат детей тому, против чего он боролся и борется?.. Вбивают в голову простым сельским ребятам, что Бога нет, человек – кузнец своего счастья, в прогнившей России царские генералы, попы и буржуи держали в страхе и голоде миллионы людей… Да мало ли что еще могут придумать кремлевские педагоги, чтобы вырастить послушное им поколение.

Он снял фуражку и сложил пальцы, чтобы перекреститься… И в этот момент почувствовал, что на него с недоумением смотрит девушка в красной косынке, с кипой учебников в руках, поспешно пробегавшая по двору. Владимир сделал вид, что поправляет волосы на лбу.

– Здравствуйте, – он заставил себя улыбнуться комсомолке.

– Здравствуйте, товарищ, – ответила она без улыбки и, как показалось Сабурову, неприязненно.

– Скажите, а давно здесь школа?

– Пять лет уже, а что?

– Нет, ничего, – усмехнулся Сабуров. – У меня приятель… сослуживец родом отсюда. Он… с женой развелся, а сын тут учится. Велел заехать, отдать гостинцы.

– Давайте я передам, – с трудом улыбнулась наконец девушка. – В каком классе учится, как фамилия?

В доме неожиданно загремел звонок. С крыльца радостно хлынула разномастно одетая толпа сельских ребят.

– Нет, я лучше сам, – покачал головой Владимир. – Вы меня проводите?

– Ну пойдемте, – пожала плечами комсомолка.

Перед тем как подняться на крыльцо, Сабуров чуть помедлил. Учительница с удивлением смотрела на него.

Он приехал сюда вечером, в конце ноября 1917-го, с трудом сумев скрыться от собственных солдат, принявших постановление о его расстреле. Поезда еще ходили исправно, и на станции, на удивление, нашелся возница, который согласился за десять двадцатирублевых керенок довезти Владимира до Сабуровки. Лил холодный, мерзкий дождь, и родной дом, в котором не светилось ни одно окно, показался Владимиру чужим и заброшенным. Возница, забрав желтую бумажную ленту неразрезанных керенок, сбросил с телеги в грязь саквояж и чмокнул губами, понукая пегую кобылку.

– Вещи помоги донести, – глухо сказал Сабуров; он донес бы и сам, но раненая нога еще сильно болела, и передвигался он только с помощью костыля.

– Что тебе, царский режим, что ли? – с непонятной злобой отозвался возница и подхлестнул лошадь.